И вот, рассуждая подобным образом, она приходила к выводу, что и в первом, и во втором случае это была любовь. Но любовь разная. И каждый раз особенная. Неповторимая. И какое же это счастье, что у нее есть Вик. Пусть в том качестве, в каком ему хочется. Брат так брат. Друг так друг.
Но тогда почему же он сегодня так странно на нее смотрел? А эта его рука на ее руке? Да и она тоже себе многое позволила, принялась, поддавшись чувствам, ласкаться, как кошка, разве что не заурчала… Может, он все понял? И что было бы, если бы не этот звонок Караваева?
— Все, приехали. Это здесь, — сказал Вик, припарковываясь рядом с подъездом дома, в котором жил Максим Караваев. — Ох, и не завидую я ему… Сначала Марина, ее исчезновение, потеря памяти… Теперь вот убийство жены.
— Ты догадываешься, зачем он тебя позвал?
— Не знаю. Но могу предположить, что речь пойдет…
— …о Марине. Я в этом просто уверена.
Вик обошел машину, открыл дверцу и помог Зое выйти. Она старалась не смотреть на него, чтобы он не прочел в ее взгляде желания быть обнятой, приласканной. Так странно было ощущать себя такой слабой, неуверенной в себе, в своих женских качествах, и это при том, что ведь все окружающие считали, что она давно уже оправилась от смерти мужа и окончательно выздоровела, смирилась с одиночеством. Но разве с ним можно смириться? Разве нормальная здоровая женщина не хочет любви?
Рассиропилась-разлимонилась. Все. Хватит. Надо уже брать себя в руки. Они приехали сюда по важному делу — встретиться с человеком, которого все считают отцом Марины. Ошибочно считают.
Максим Караваев в свои сорок с небольшим выглядел довольно молодо. Его волосы, «соль с перцем», были коротко острижены, щеки гладко выбриты. Под грустными глазами залегли темные круги. На нем был черный свитер и черные брюки.
За его спиной открывался вид затянутой в траур квартиры, томящиеся под черной душной материей зеркала казались бездонными, космическими прямоугольными дырами в некогда счастливом семейном уюте. Во всяком случае, таким представилось это выстуженное жилье Зое.
— Спасибо, что пришли. И вы здесь, Зоя. Замечательно. Пойдемте. Я заварил чай, но если хотите, приготовлю и кофе. А еще у меня есть хороший виски, водка.
— Примите наши соболезнования, — проговорила Зоя дрогнувшим голосом. — Мне кофе.
— Да, если вы курите, то на кухне можно и курить. Да, собственно, сейчас все везде можно… Веры нет, жены нет, тепла нет… Не представляю себе, как буду ее хоронить, как на моих глазах ее засыплют землей. Она же такая молодая. Вот, пожалуйста, присаживайтесь. Вот пепельница, пожалуйста.
Вам может показаться чудовищным то, что я сейчас скажу, тем более когда Веры нет, но я почему-то никогда не относился к ней серьезно. Даже сейчас, когда я произношу слово «жена», мне представляется женщина, взрослая и близкая мне, без лица, стоящая ко мне спиной, и это не Вера. Не знаю даже, как вам все это объяснить. Она была слишком молода, чтобы быть моей женой, чтобы быть спутницей, другом, вы понимаете меня? Она витала где-то там, в облаках… И у нее были самые примитивные представления о браке. Ей казалось, что главное, чтобы на плите стояла кастрюля с едой, чтобы везде было чисто. Мы ведь почти не разговаривали с ней. Она жила в каком-то своем мире, и этот мир был не то чтобы детским, но и не взрослым, несерьезным. Мы были какой-то трафаретной парой. Я женился на ней из-за того, что она была необычайно нежна и привлекательна. Носила все розовое, изящное. Хлопала своими длинными ресницами и смотрела мне в рот, ловя каждое слово. Многие мужчины втайне желают такую жену, да только никогда не признаются в этом. Она была глуповата, но мила. И вот теперь, когда ее убили, я подумал о том, что вообще ничего не знал о Вере. Ни о ее прошлом, ни о настоящем, о той жизни, которая от меня тщательно скрывалась. О ее любовнике, очень красивом молодом человеке, между прочим, с которым, как я теперь понимаю, она проводила все свое свободное время. Ее смерть стала для меня способом узнать о Вере больше. Ведь это расследование, все эти встречи следователя с теми, с кем она общалась, эти открытия и, как следствие, — разочарования. Получается, что она меня никогда не любила, и ей были от меня нужны только деньги! Я никогда особо не задумывался о том, куда она их тратит, но когда ее не стало и я открыл шкаф, чтобы найти для нее платье, ну, вы понимаете, для чего… Словом, я обнаружил, что у нее четыре шубы! Причем одна соболья. Три ноутбука. Полная шкатулка драгоценностей, и среди них много брильянтов. Не зря бытует мнение, что мужчины крайне невнимательны к своим женам, никогда не замечают новых платьев, украшений… Думаю, это имеет отношение лишь к тем мужчинам, которые не любят своих жен. То есть и ко мне тоже.
Он сделал паузу, чтобы перевести дух. Потом посмотрел по очереди сначала на Вика, все это время молча слушавшего, потом на Зою.
— Вы, наверное, удивлены тем, что я с вами настолько откровенен. Я объясню вам все. Дело в том, что вы — друзья Марины, и мне бы не хотелось, чтобы вы думали обо мне плохо. Вы ведь считаете, что я какой-то там самозванец, мошенник, я не знаю… Но вы не знаете всей правды обо мне и Марине!
— Да уж, сцена в больнице, прямо скажем, произвела лично на меня сильное впечатление, — сказала Зоя. — Еще появление ее дяди, о котором мы ничего не знали.
— А обо мне знали? — с надеждой в голосе спросил Караваев.
— Знали, — буркнул Вик.
— Не представляю себе, что она могла вам обо мне рассказать… Вот поэтому, собственно, я и пригласил вас к себе. Чтобы рассказать правду. Все началось со звонка в дверь. Однажды вечером. Я подошел, спросил, кто там, и женский голос ответил, что, мол, откройте, я по важному вопросу. В глазок я увидел девушку. Открыл. Она сказала, что у нее ко мне есть разговор. Но она не хочет разговаривать на пороге или тем более в квартире. А поэтому пригласила меня к себе в машину. Я оделся, вышел, увидел ее, сел в автомобиль. Представления не имел, о чем вообще может пойти речь.
— Вообще-то вас могли грохнуть. Не побоялись?
— Вик, кажется, так вас все зовут, так вот, Вик, невозможно всего на свете бояться.
— И что было потом? Ведь это была Марина?
— Да. Она сказала, что я — ее отец. И что она благодарна мне за те деньги, которые я ей присылаю, и все такое. Но что ей нужно от меня только одно — я сам. Она вообще никогда много не говорила. Но ее взгляд говорил за нее, он был таким… одухотворенным, что ли. Она смотрела на меня и видела во мне своего отца. И была счастлива. Я начал задавать ей какие-то вопросы, ну, чтобы проверить, действительно ли это она, ведь у меня на самом деле есть дочь, которой я не так давно начал присылать деньги, собственно говоря, когда узнал, что она у меня есть, тогда и начал действовать… И она живет в Камышине. Просто когда-то в молодости у меня был роман с одной женщиной, который закончился ничем. Мы расстались, а эта девушка родила ребенка. Правда, родила она, уже будучи замужем за другим мужчиной, который знал всю эту историю. Это я к тому, что я как бы никого не бросал, я не знал о беременности, ну и все такое… Вы понимаете. Однако, когда один наш общий знакомый сказал, что у меня есть дочь, причем взрослая, я хоть и разволновался, но не испугался, нет, я был готов принять участие в ее судьбе, помогать ей. Однако с той стороны не было никаких особых пожеланий, просьб, меня для них словно и не существовало. Словом, я просто с помощью своего знакомого открыл счет Марине и начал регулярно переводить туда деньги. Честно говоря, я и не успел осмыслить свое отцовство, в то время оно представлялось мне лишь возможностью расплатиться по долгам, что ли. Хотя и долгом-то это не назовешь… Сложно все это.