– Сдается мне, на вид он совсем не красавец, изуродован так, что на люди не показывается, – так сказал его товарищ, который за ним ухаживает.
Ну вот, такие речи поневоле пробуждают любопытство одиннадцатилетней девочки. Ей надоест, думал Альбер. Но не тут-то было. Он вечно заставал ее наверху, на ступеньке возле двери, она при малейшей возможности пыталась заглянуть внутрь, так что в один прекрасный день он распахнул эту дверь настежь. Малышка застыла на пороге, приоткрытый рот образовал прелестное круглое «о», глаза квадратные, но ни звука. Надо сказать, что физиономия Эдуара выглядела весьма впечатляюще с этой зияющей дырой, верхними зубами, которые казались в два раза больше, чем на самом деле, это ни на что не похоже, Альбер ему так и сказал без экивоков: старина, ты и впрямь наводишь ужас, мог бы по крайней мере пощадить других. Он говорил так, чтобы заставить его решиться на пересадку. В доказательство Альбер указал на дверь, за которой скрылась напуганная увиденным девочка. Нисколько этим не смущенный, Эдуар ограничился тем, что сделал новую затяжку, втянув дым через одну ноздрю, заткнув другую, выдыхал он тем же путем, потому что через гортань – это уже ни в какие ворота, нет уж, Эдуар, говорил Альбер, я этого не вынесу, страшно говорить тебе все как есть, но это как извергающийся кратер вулкана, чесслово, посмотри на себя в зеркало, и увидишь, и так далее. Хотя Альбер забрал товарища лишь в середине июня, они вели себя как престарелая супружеская пара. Жить было нелегко, все время не хватало денег, но, как это бывает, эти трудности еще больше сблизили молодых людей, будто их сплавило вместе. Альбер сильно переживал драму друга, у него из головы не выходила мысль, что если бы тот не кинулся спасать его… к тому же за несколько дней до конца войны. Эдуар, понимая, что Альбер в одиночку тащит на себе груз их быта, пытался облегчить его и занялся хозяйством, говорю же вам, супружеская пара.
Малышка Луиза через несколько дней после своего бегства появилась вновь. Альбер подумал, что вид Эдуара странным образом притягивает ее. Она на миг задержалась на пороге. Потом без предупреждения подошла к Эдуару и протянула указательный палец к его лицу. Эдуар опустился на колени – решительно, чего только Альбер с ним не навидался! – и позволил девочке провести пальцем по краю этой громадной впадины. Задумчиво, старательно, можно сказать, будто исполняя задание и тщательно обводя карандашом контуры на карте Франции, чтобы усвоить ее очертания.
Этот момент и обозначил для каждого из них начало отношений. С тех пор, возвращаясь из школы, Луиза сразу же поднималась к Эдуару. Она подбирала для него то здесь, то там старые газеты, позавчерашние, а то и с прошлой недели. Единственным занятием Эдуара было читать газеты, вырезать статьи. Альбер как-то заглянул в папку, где он хранил свои вырезки, всякие штуки по поводу погибших на войне, публикации о траурных церемониях в память о погибших, списки пропавших без вести, в общем, довольно печальные вещи. Парижских ежедневных газет Эдуар не читал, только провинциальную прессу. Луиза неведомым образом умудрялась находить для него эти издания. Почти каждый день Эдуар получал зачитанные номера «Уэст эклер», «Руанской газеты» или «Эст репюбликен». Устроившись за кухонным столом, девочка делала домашние задания, а он курил свой «Капрал» и вырезал заметки. Мать Луизы никак не реагировала на это.
Как-то вечером в середине сентября Альбер вернулся измученный хождениями в качестве человека-бутерброда; после обеда он сновал по Большим Бульварам от Бастилии до площади Республики, нося на себя рекламу (с одной стороны – пилюли Пинк: «Вы в шаге от перемен!»; с другой – корсет «Молодость»: «Две сотни пунктов продаж по Франции!»). Войдя в квартиру, он обнаружил, что Эдуар возлежит на древней оттоманке, притащенной несколько недель назад, Альбер приволок ее, пользуясь оказией, на тележке приятеля, с которым был знаком со времен битвы на Сомме, этот тип из последних сил тянул поклажу с помощью единственной уцелевшей руки, тележка была его единственным средством существования.
Эдуар курил через ноздрю, на лице у него было нечто вроде темно-синей маски, маска начиналась под носом и закрывала нижнюю часть лица до самой шеи, как борода у актера греческой трагедии. Глубокий ярко-синий фон был усеян крошечными золотыми точками, словно кто-то разбросал блестки для просушки.
Альбер выразил удивление. Эдуар сделал театральный жест, будто спрашивая: ну как я тебе? Это было очень необычно. Впервые со времени их знакомства Альбер уловил в Эдуаре чисто человеческую реакцию. И в самом деле, это было очень мило, по-другому и не скажешь.
До Альбера донесся приглушенный звук слева, он повернул голову и увидел Луизу, пробиравшуюся к лестнице. Он никогда еще не слышал, как она смеется.
Маски остались, Луиза тоже.
Несколько дней спустя на Эдуаре была белая маска с нарисованной огромной улыбкой. Над ней смеялись и сверкали его глаза, он походил на актера из итальянской комедии, Сганареля или Паяца. Отныне, покончив с газетами, Эдуар принимался делать из них бумажную массу, чтобы делать маски – белые как мел, они с Луизой затем раскрашивали их или украшали. То, что было всего лишь игрой, превратилось в занятие, отнимавшее все время. Луиза была главной жрицей, среди ее случайных находок попадались стразы, жемчужины, ткань, цветной фетр, страусовые перья, имитация змеиной кожи. Вместе с добыванием газет это, должно быть, была та еще работа – бегать по окрестностям в поисках всего этого барахла. Альбер бы даже не знал, куда сунуться.
Эдуар с Луизой проводили все время за изготовлением масок. Эдуар никогда не надевал дважды одну и ту же, новая вытесняла прежнюю, которая теперь висела на стене вместе со своими товарками, напоминая охотничьи трофеи или витрину магазина маскарадных костюмов.
Когда Альбер дотащился до лестницы, с картонной коробкой под мышкой, было уже девять вечера.
Левая рука, пораненная Греком, несмотря на перевязку доктора Мартино, чертовски болела, и настроение было… смешанное. Этот добытый в схватке запас давал ему возможность немного передохнуть, поиски морфина уносили немало сил и рождали тревогу – впечатлительного Альбера и без того терзали разнообразные чувства… В то же время он не переставал думать, что принесенного им хватит, чтобы двадцать, да что там – сотню раз прикончить его товарища.
Он сделал три шага, поднял пыльный брезент, прикрывавший обломки грузового мотороллера, сдвинул хлам, которым была завалена коляска, и водрузил бесценную коробку.
По пути он произвел быстрый расчет. Если Эдуар удержится на нынешних дозах, уже довольно высоких, можно спокойно протянуть почти шесть месяцев.
Анри д’Олнэ-Прадель машинально провел параллель между аистом, возвышавшимся далеко впереди над крышкой радиатора, [5] и тяжелой тучностью Дюпре, сидевшего рядом. Не то чтобы между ними были какие-нибудь схожие черты, напротив, их можно было назвать антиподами, Анри именно поэтому их и сравнил, чтобы противопоставить. Если бы не громадные крылья, заостренными концами касавшиеся опоры, или вытянутая, фантастически изящная шея, чей изгиб продлевался волевым клювом, аист в полете напоминал бы дикую утку, но аист был более массивным, более… (Анри подыскивал слово) «окончательным», бог знает, что он подразумевал под этим. А эти полоски на крыльях, с восхищением думал он… как драпировка… И до самых вытянутых назад слегка согнутых лап… Он готов был поклясться, что аист рассекает воздух перед автомобилем, даже не касаясь его, открывает путь, как разведчик. Прадель не переставал изумляться своему аисту.