– А вот так – ничего! – выкрикнул он, протягивая счета товарищу.
– Подожди! – ответил Эдуар как всегда.
Луиза лишь слегка опустила голову. Она осторожно разминала бумажную массу, готовя материал для следующих масок. Девочка задумчиво смотрела в эмалированный таз, не обращая внимания на возгласы мужчин; чего она только не наслушалась от этих двоих…
Подсчеты Альбера были точны: семнадцать крестов, двадцать четыре факела, четырнадцать бюстов – все эти вещи не приносили никакой прибыли; что касается памятников, то заказов всего лишь девять! Но это еще полбеды! За два из них мэрии внесли лишь четверть задатка вместо половины и добивались отсрочки на остаток платежа. Было напечатано три тысячи бланков квитанций, чтобы подтверждать получение заказов, а выписано шестьдесят…
Эдуар отказывался покидать страну, пока они не подберутся к миллиону; пока что у них на руках была лишь десятая часть.
И с каждым днем приближался тот момент, когда вскроется их обман. Возможно, полиция уже начала расследование. При мысли о том, что пора отправляться за корреспонденцией в центральное почтовое отделение на улице Лувра, у Альбера по позвоночнику пробегали ледяные мурашки. Сто раз, стоя перед открытым почтовым ящиком, он едва не обмочил штаны, заметив, что кто-то идет в его сторону.
– Так или иначе, – бросил он Эдуару, – когда тебя что-то не устраивает, ты этому не веришь!
Он бросил счетную книгу на пол и натянул пальто. Луиза продолжала месить бумажную массу, Эдуар склонил голову. Альбер часто приходил в ярость и, не в силах выразить душившие его чувства, уходил из квартиры и возвращался лишь поздно ночью.
За последние месяцы ему выпало множество переживаний. В банке его все считали больным. Этому не удивлялись: война оставила отпечаток на всех бывших фронтовиках, но этого Альбера, по-видимому, затронула сильнее остальных – постоянная нервозность, параноидальные рефлексы… Однако, поскольку он был приятным сослуживцем, каждый норовил дать ему совет: разотрите ступни, ешьте говядину, вы пробовали пить липовый отвар? Сам же он ограничивался тем, что смотрел на себя в зеркало по утрам, когда брился, приходилось признать, что он стал похож на покойника.
В это время Эдуар, как правило, уже строчил на пишущей машинке, кудахтая от удовольствия.
Они совершенно по-разному переживали события. Долгожданный момент успешного завершения их сногсшибательного проекта, который должен был сплотить их, вскружить им голову, стать их общим триумфом, напротив, отдалял их друг от друга.
Эдуар всегда витал в облаках, не думал о последствиях, никогда не сомневался в успехе, ликовал, отвечая на поступавшие письма. Он наслаждался, подражая административно-художественному стилю, коим он наделил Жюля д’Эпремона, тогда как Альбер, терзаемый тревогой, сожалениями, а также злобой, худел на глазах – от него осталась лишь тень.
Он все больше прятался по углам, плохо спал, положив руку на маску в форме лошадиной головы, которую он таскал за собой по всему дому. Если бы он мог, он бы отправился с ней на работу, так как от самой мысли о том, что утром надо идти в банк, у него скручивало живот, а его лошадь представлялась ему единственной защитой, его ангелом-хранителем. Он украл около двадцати пяти тысяч франков, и благодаря первым авансам, поступавшим из мэрий, он, как и обещал себе, полностью возместил ущерб своему работодателю, несмотря на упреки Эдуара. Тем не менее ему приходилось всячески юлить перед инспекторами и проверяющими, потому что ложные записи – свидетельства о совершении растрат – никуда не исчезли. Ему приходилось все время придумывать новые уловки, чтобы замаскировать прежние. Если его разоблачат, то начнется расследование и все раскроется… Нужно было сматываться с тем, что останется после того, как он возместит утраченное банку, то есть с двадцатью тысячами франков каждому! Растерявшись, Альбер теперь понимал, как легко он поддался приступу паники после той неожиданной встречи с Греком. Это вылитый Альбер, – сказала бы мадам Майяр, если бы знала. – Поскольку по натуре он довольно пуглив, то всегда выбирает самое трусливое решение. Вот вы скажете, что он именно поэтому и вернулся с войны живым и невредимым, но в мирное время это просто невыносимо. Если когда-нибудь он найдет себе жену, то эта бедняжка должна иметь стальные нервы…
Если когда-нибудь он найдет себе жену… При мысли о Полине ему вдруг захотелось сбежать одному и больше никого никогда не видеть. Представляя, что с ним будет, если их схватят, он ощущал странную, почти болезненную ностальгию. Если оглянуться назад, забыв о Перемирии и последовавшей за ним череде неприятностей, некоторые моменты фронтовой жизни казались ему почти счастливым временем, тогда все было просто; глядя на свою лошадиную голову, он чувствовал, что сейчас воронка от снаряда была бы для него едва ли не желанным убежищем.
Как же все запуталось…
А начиналось все очень неплохо. Как только каталоги поступили в мэрии, на Альбера сразу же посыпались вопросы, все хотели получить подробную информацию. Они рассылали двенадцать, двадцать, иногда даже двадцать пять писем в день. Эдуар посвящал этому все свое время, трудясь без устали.
Как только приходила почта, он издавал радостный вопль, вставлял в пишущую машинку бланк с шапкой «Патриотическая Память», ставил на патефон пластинку с записью марша из «Аиды», прибавлял звук, поднимал вверх палец, словно пытаясь определить направление ветра, и с восторгом набрасывался на клавиатуру, как концертирующий пианист. Он задумал это аферу не ради денег, а чтобы испытать эйфорию, получить наслаждение от неслыханной провокации. Этот человек без лица собирался показать нос всему миру; это порождало в нем ощущение безумного счастья, помогало воссоединиться с его прежней личностью, которую он едва не утратил.
Почти все вопросы клиентов касались практических аспектов: способы установки, гарантии, система упаковки, технические нормативы для фундамента… У Жюля д’Эпремона, от лица которого писал Эдуар, на все имелись ответы. Он отвечал невероятно подробно, неформально, это успокаивало. Его письма внушали доверие. Члены муниципального совета или секретари мэрии часто описывали свои проекты, что высвечивало невероятную аморальность мошенничества, ведь государство участвовало в покупке этих памятников лишь символически, «в размере тех усилий и жертв, на которые идут города, чтобы почтить и т. д.». Муниципалитеты собирали все, что могли, то есть зачастую совсем немного, а основные расходы ложились… на плечи жителей, собиравших по подписке деньги на данную акцию. Частные лица, школы, приходские церкви, целые семьи отдавали последнее ради того, чтобы имена их братьев, сыновей, отцов, кузенов были высечены на мемориальном памятнике, который будет воздвигнут в центре небольшого городка или рядом с церковью – на веки вечные, как они считали. Ввиду того что собрать в короткий срок необходимую сумму, чтобы воспользоваться выгодным предложением «Патриотической Памяти», было нелегко, во многих письмах содержались просьбы, касающиеся урегулирования вопросов оплаты. Возможно ли отлить модель в бронзе, если аванс составит только шестьсот шестьдесят франков? Однако эта сумма покрывает лишь сорок четыре процента задатка вместо необходимых пятидесяти, отвечали им. Видите ли, средства поступают с небольшой задержкой. Но можете не сомневаться, мы в состоянии произвести оплату в срок, мы берем на себя обязательство. «Школьники помогают собирать средства у населения», – объясняли в другом письме. Или: «Мадам де Марсан собирается завещать городу часть своего состояния. Боже сохрани, мы не желаем ей смерти, но разве это не надежная гарантия оплаты прекрасного памятника для города Шавиль-сюр-Сон, который потерял около пятидесяти молодых людей и должен теперь поддерживать двадцать сирот?»