Пришел мастер из багетной мастерской снять мерку (Перикур не хотел разлучаться с рисунками), через день принес стекла и рамки, и к вечеру все было готово. Тем временем двое рабочих сняли несколько деревянных панелей библиотеки, чтобы освободить место для рисунков. Из багетного ателье его кабинет превратился в выставочный зал одной работы – его памятника.
Перикур продолжал работать, ходить на заседания, возглавлять правления компаний, принимать в городских бюро маклеров, директоров филиалов, однако еще больше, чем прежде, он любил уединиться, запереться у себя дома. Ужинал он в основном один, еду приносили к нему наверх.
Понемногу в нем назрели перемены. Наконец-то он начинал кое-что понимать, к нему вновь возвращались былые чувства, вроде печали, которую он ощущал после смерти жены, чувство пустоты и неотвратимости, мучившее его в ту пору. Он стал реже порицать себя за Эдуара. Заключая мир с сыном, он заключал его с самим собой, с таким, каким он когда-то был.
Это успокоение еще более усилилось после одного открытия. Благодаря рисункам Эдуара, сделанным на фронте, и эскизам памятника Перикур словно физически ощутил то, чего ему узнать было не дано, – войну. Он, никогда не отличавшийся воображением, испытывал чувства, источником которых были лицо солдата, движение, запечатленное на фреске… Словно что-то передалось. И теперь, когда он больше не винил себя за то, что был слепым, бесчувственным отцом, когда он принял своего сына и его жизнь, он все больше страдал оттого, что сына больше нет в живых. Погиб за несколько дней до Перемирия! Словно мало такой несправедливости, что Эдуар погиб, а другие вернулись домой. Умер ли он сразу, как уверял этот Майяр? Иногда Перикур с трудом удерживался, чтобы не призвать вновь этого бывшего фронтовика, который работал где-то в его банке, чтобы вытянуть из него правду. Но и сам этот товарищ… что он, в сущности, мог знать о том, что чувствовал Эдуар в момент смерти?
По мере того как Перикур подробно изучал будущее творение, свой памятник, его все больше притягивало то до странности знакомое лицо, на которое указала ему Мадлен и которое он хорошо запомнил, убитый солдат, лежавший на фреске справа, и безутешный взгляд Победы, стоящей над ним. Художник уловил нечто простое и глубокое. И Перикур почувствовал, как у него подступают слезы, когда он понял, что его волнение вызвано тем, что роли переменились: сегодня павший – он, а Победа – это его сын, устремивший на него свой скорбный взгляд, полный жалости, от которого разрывалось сердце.
Уже перевалило за половину шестого, а температура с полудня не спадала. Во взятой напрокат машине было жарко, даже при опущенном стекле с улицы не притекало никакой свежести, а только теплое, тяжелое дуновение. Анри нервно похлопывал ладонью по колену. Намек Перикура на продажу имения Сальвьер не выходил у него из головы. Если дойдет до этого, он собственными руками задушит этого мерзавца! Он гадал, какую роль на самом деле сыграл тесть в возникших у него, Анри, трудностях. Поспособствовал ли он этому? Откуда вдруг взялся этот мелкий чиновник, такой пристрастный и настырный? Действительно ли его тесть непричастен к этому? Анри терялся в догадках.
Ни мрачные мысли, ни сдерживаемый гнев не мешали ему следить за Дюпре, который, стараясь не привлекать внимания, ходил взад-вперед по тротуару, подобно человеку, маскирующему свою нерешительность.
Анри закрыл окошко автомобиля, чтобы его не смогли заметить и узнать, а то зачем было брать напрокат авто, чтобы тебя задержали на первом же углу… Он был напряжен, чувствовал напряжение даже в горле. На войне, по крайней мере, знаешь, кого винить! Вопреки своей воле и попыткам сосредоточиться на будущих испытаниях его мысли неотступно обращались к Сальвьер. Отступиться от поместья – да ни за что! Он побывал там еще раз на прошедшей неделе. Реставрация проведена превосходно, весь ансамбль выглядит просто шикарно. Если встать перед главным фасадом, то сразу же представлялось, как множество людей отправляются на псовую охоту или как возвращается свадебный кортеж его сына… Невозможно было отказаться от таких надежд, никто и никогда не лишит его их.
После разговора с Перикуром у него оставался только один-единственный патрон.
Я меткий стрелок, твердил он мысленно, стараясь успокоиться.
У него было только три часа на подготовку контратаки скудными силами в лице Дюпре. Ничего не поделаешь, но он будет биться до конца. Если он и на этот раз выиграет – будет трудно, но он на это способен, – его единственной мишенью станет этот старый мерзавец Перикур. Пусть это займет массу времени, говорил он сам себе, но я сниму с него скальп. Дав себе подобную клятву, он мигом воспрянул духом.
Вдруг Дюпре поднял голову, метнулся через улицу и быстро пошел в противоположном направлении, у входа в министерство он схватил за руку какого-то мужчину, который обернулся к нему, удивленный. Анри, издали наблюдавший за происходящим, пытался оценить того человека. Если бы этот человек хоть немного заботился о себе, все было бы возможно, однако выглядел он настоящим оборванцем. Придется трудно.
Оторопевший мужчина стоял на тротуаре. Он был выше Дюпре ростом и шире в плечах. Он нерешительно посмотрел в сторону автомобиля Анри, на который ему едва заметно указали. Анри приметил его огромные грязные и изношенные ботинки. Он впервые видел, чтобы человек так походил на свою обувь. Наконец оба медленно двинулись в обратном направлении. Для Анри это было преодолением первой трудности, но далеко не залогом победы.
И он удостоверился в этом, как только Мерлен сел в машину. От него дурно пахло, вид у него был несговорчивый. Ему пришлось сильно пригнуться, чтобы влезть в машину, и он так и остался сидеть, втянув голову в плечи, словно в ожидании града пуль. На пол между ног он поставил большой кожаный портфель, знававший лучшие дни. Он был уже в возрасте, близком к пенсионному. Все в этом человеке со свирепым взглядом, воинственно настроенном, неопрятном – непонятно, зачем его еще держат в министерстве, – было старым и уродливым.
Анри протянул ему руку, однако Мерлен не ответил тем же, а только продолжал пристально на него смотреть. Лучше всего приступить прямо к сути дела.
Анри заговорил с ним по-свойски, как если бы они были давно знакомы и собирались побеседовать о чем-то не особенно важном:
– Вы составили два отчета… о кладбищах Шазьер-Мальмона и Понтавиля, так ведь?
Мерлен только что-то буркнул в ответ. Ему не нравился этот человек: от него пахло деньгами и он весьма смахивал на мошенника. К тому же кто еще мог вот так разыскать его, встретиться с ним в автомобиле, тайком…
– Три, – сказал он.
– Что?
– Не два отчета, а три. И собираюсь подать еще один. О кладбище в Даргон-ле-Гран.
По тому, каким тоном это было сказано, Прадель понял, что в крышку гроба, прихлопнувшую его предприятие, вогнали еще один гвоздь.
– Но… когда вы там побывали?
– На прошлой неделе. Скверно там.
– Как это?
Праделю, который намеревался говорить о двух местах, теперь предстояло заняться еще и третьим.