А выучиться Вика хотела, несмотря даже на то, что, когда поступала на филфак, не сумела бы точно сформулировать, зачем ей это нужно. Ну, читать ей нравилось, это да. Взрослые книги она читала так же увлеченно, как и беспорядочно, а детские, наоборот, очень последовательно, от «Мухи-Цокотухи» двигалась к «Сказке о царе Салтане», «Питеру Пэну» и «Пеппи Длинныйчулок». Такая последовательность была понятна: детские книги она читала подрастающему Витьке. Но при этом чувствовала, что они, не прочитанные в детстве, нужны ей самой.
Но одно дело любить читать, а другое – ездить по два раза в год на сессию в Пермь, то таская с собой маленького ребенка, то оставляя его в детском саду на пятидневку, и тогда возвращаться на выходные в Крамской, чтобы рано утром в понедельник снова уехать на сессию… Чтобы делать все это пять лет, надо очень хорошо понимать, чего ради ты это делаешь.
Вика понимала только одно: что хочет вырваться из судьбы, которая ей предназначена.
Она поняла это еще в шестом классе, когда только-только начала заниматься в Школе искусств и когда такое отвлеченное, такое непонятное слово, как «судьба», еще не могло даже возникнуть у нее в голове, полностью занятой одними лишь практическими соображениями.
Она понимала это, когда, заканчивая школу, сутки напролет зубрила учебник для поступающих в вузы под названием «Шурики» с портретами двух Александров, Пушкина и Блока, на обложке. Вика занималась исступленно, потому что не сразу узнала, что как сирота имеет право быть зачисленной в университет без экзаменов, а когда узнала, «Шурики» были уже выучены, и она поняла, что сделала это как будто бы напрасно, но… Но все-таки не напрасно; это была ее собственная догадка.
Много чего она поняла, вернее, постепенно понимала по мере своей учебы на филфаке. И уверенность в том, что все она делает правильно, так же постепенно крепла в ней.
Университет Вика закончила в двадцать три года, не очень-то отстав от тех, кому не приходилось уходить в декрет, и к моменту окончания уже определенно знала, что не станет искать, куда бы пристроиться с филфаковским дипломом, а будет работать в школе.
Вот это уж точно выглядело странным! В ней ничего не было от учительницы, во всяком случае, от того, что в расхожем людском представлении должно быть присуще школьной учительнице – ни склонности к назиданиям, ни однозначности, ни почтения к авторитетам. Она была порывиста, быстроумна и свободна внутри себя так, что в глазах всех, кто ее знал, такая свобода граничила с безрассудством.
Но именно эти ее качества считал очень для учительской профессии подходящими Исай Ливериевич Ненастьев, и именно он пообещал, что возьмет Вику работать к себе в школу, и слово свое сдержал. Пока Вика училась, она подрабатывала в школе над Камой воспитательницей продленки, а как только получила диплом, стала преподавать русский язык и литературу.
Она познакомилась с Исаем Ливериевичем, когда он пришел встретить свою дочь Наташку после занятий в художественной студии. Вика с Наташкой дружила, это получилось как-то само собою и оказалось так хорошо, так естественно и легко, что она стала этой дружбой дорожить, хотя вообще-то не дорожила в то время своей жизни ничем, кроме разве что независимости, которую отстаивала яростно. Из-за дружбы с Наташкой она и согласилась пойти в тот вечер к Ненастьевым в гости, хотя настороженно относилась ко всему, что называлось теплой семейной атмосферой, и старалась всего этого избегать; не прошло для нее бесследно короткое удочерение.
В доме Ненастьевых она не увидела ничего нарочитого, ничего такого, что заставило бы ее насторожиться.
Дом этот, рубленый пятистенок, стоял в старой части Крамского, то есть даже не самого города, в котором ничего старого не могло быть по определению, – Ненастьевы жили в одном из немногих домов, оставшихся от деревни, на месте которой когда-то поселились строители ГЭС. Это была деревня староверов, оттого и имя-отчество у Исая Ливериевича было такое необычное. Ну а у Наташки уже самое обыкновенное было имя, и сама она была обыкновенная рыжая хохотушка.
Ни каких-нибудь старинных прялок, ни лаптей, ни староверческих икон в доме не было, но было много книг, они занимали все стены, и даже в кухне было больше книжных полок, чем посудных. И как же Вике это понравилось! Она стояла перед этими бесконечными книжными полками с таким видом, что Исай Ливериевич сразу догадался, о чем она думает, и сразу же предложил ей брать читать любые книги, какие она захочет. Вика тогда подумала, что сама ни за что не предложила бы незнакомой девчонке, да еще детдомовской, брать свои книги: ведь точно же не вернет! Но Исай Ливериевич не боялся потерь и посерьезнее, в этом она убедилась много позже, когда уже работала у него в школе над Камой.
Не по номеру, а вот именно школой над Камой ее называл весь город, и весь город мечтал в ней учиться. То есть чтобы дети в ней учились. Благодаря Исаю Ливериевичу, конечно, но все-таки, проработав здесь год, Вика с удивлением и радостью поняла, что и сама она кое-что делает для того, чтобы школа была необычной. А еще через год она понимала это уже с уверенностью, а еще через три считала это само собой разумеющимся… Но все-таки, когда во время уроков она бросала взгляд в окно и видела вдалеке огромную реку, просторное ее течение, то ее охватывало такое счастье, как будто она видела все это впервые. Такое свойство было у этой школы, так Вика думала.
И гордилась тем, что является ее частью, и знала, что самые необыкновенные ее замыслы всегда осуществятся – твори, выдумывай, пробуй, как Маяковский ее обожаемый говорил.
Первым из таких замыслов был День Одной Книги, который Вика и придумала, и устроила так, что весь город был им увлечен.
Она решила, что книгой, которую захочет прочитать, получив в подарок, каждый человек в городе, должен быть «Белый Клык». Сама она эту книжку любила самозабвенно, и точно так же любил ее Витька. Он прочитал всего Джека Лондона в девять лет, даже «Мартина Идена», и не нашел ничего для себя непонятного, поэтому Вика решила, что и другие разберутся, даже те, кто ни одной книги в руки не брал никогда.
Она как приклеенная сидела в кабинете у мэра, добиваясь, чтобы он выделил деньги и книга была отпечатана именно таким тиражом, которого хватило бы, чтобы она появилась у всех жителей Крамского, от младенцев до стариков. А потом, добившись своего от мэра, сидела часами уже с художником, придирчиво отбирая сделанные им иллюстрации, а потом скандалила в типографии, которая норовила задержать тираж, а потом лично проверяла, расставили ли книжные лотки по бульвару над Камой. Там, под яблоневыми арками, книжки и раздавали, и там же, у реки, начался потом праздник – со спектаклем про гордого волка, с танцами и даже с фейерверком.
И на литературном кружке, который Вика вела в школе, они потом Джека Лондона обсуждали тоже, хотя вообще-то кружок она придумала для того, чтобы можно было читать вслух и обсуждать то, что школьники пишут сами. Занятия кружка бывали такими бурными, что в классе, где они проходили, шум стоял до позднего вечера. Он рвался через открытые окна, этот самозабвенный шум, летел над Камой, уносились в вечность неловкие, с корявыми рифмами строчки… Да, именно это Вика чувствовала: вот летят над рекою детские рифмы, и это полет прямо в вечность.