Приспело увольнение в запас,
Друзья ушли,
а про меня забыли!
Наверно, писарь – батальонный бог —
Меня не внес в какой-то главный список.
А «дембель» близок, бесконечно близок,
Как тот, из поговорки, локоток.
Я вновь шагаю по скрипучим лужам
На ужин
строевым, плечо к плечу,
Смеется старшина: «Еще послужим!
А? Поляков?!»
Киваю и молчу…
Была разлука из неодолимых,
Когда в былое верится едва,
Но я нежданно в письмах торопливых
Вдруг для своей любви нашел слова.
Рукой заледенелой на привале
Царапал: «Здравствуй…» – и валился спать,
Но там, где слезы раньше подступали,
Слова вдруг научились проступать.
Три письма затерялись в пути.
Три тоски. Три страданья. Три воя.
Три нечеловечьих почти
Не услышаны были тобою.
Я писал, что терпеть не смогу
Эти непоправимые боли.
Три письма, как следы на снегу
В белом-белом, нетронутом поле.
А в четвертом спокойно и зло,
А в четвертом легко и устало
Я тебе сообщал: «Тяжело…»
Самым первым четвертое стало.
И когда обрывается свет,
Тяжесть кажется неодолимой,
Ставлю адрес, которого нет,
А потом уже имя любимой.
Такого можно не понять годами,
Но вдруг коснуться в озаренье лба!
Та женщина
с упрямыми глазами,
Как говорили встарь, —
моя судьба!
Ее улыбка – от печалей средство,
Ее слова – они хмельней вина!
Вот жизнь моя:
сначала было детство,
За детством – юность,
а потом – она!
Конечно, счастье – это тоже тяжесть,
И потому чуть сгорбленный стою.
Не умер бы я, с ней не повстречавшись,
И жизнь бы прожил.
Только не свою!
Любовь рождается,
взрослеет,
умирает.
Есть у любви дитя —
любовь детей.
И каждый каждым шагом попирает
Невидимые скопища костей:
За сотни лет,
за сонмы поколений
Шел пласт на пласт,
на ряд ложился ряд.
И нижние уже окаменели,
Став углем, разжигающим закат.
Когда-нибудь, уверенно шагая
По трепетной весенней мостовой,
Почувствую,
что грудью раздвигаю
Я самый верхний,
самый свежий слой.
И если мы любовь уже не ценим
За красоту, как небо и цветы,
Попробуем беречь хотя бы в целях
Охраны
окружающей
среды…
Роща качает листвою,
Делая нам знак:
Видно, у нас с тобою
Что-то не так,
Что-то не так!
Наши тела, порывы,
Помыслы и слова
Все быть должно красиво,
Как дерева,
Как дерева!
Те, что шумят над нами,
Воздух струя густой
На обделенных корнями,
На обойденных листвой.
Обычай светский нетерпимо строг:
Какое б горе сердце ни сжимало,
Будь мраморной,
дабы никто не смог
Понять, как ты, красавица, устала.
Взирай сквозь паутинку на холсте
Так,
чтобы не поведать поневоле
Мужчинам – о сокрытой наготе,
А женщинам – о потаенной боли.
Будь существом недостижимых сфер.
Пусть очи твои сравнивают с бездной…
А в них всего лишь
статный офицер,
Такой желанный и такой бесчестный!
…Но что мне до услужливой молвы,
Когда твой взгляд смиряет в сердце смуту.
А тот жуир – в запаснике.
Увы!
Он зрителям не нужен почему-то.
Гуляют двое, обнявшись, по скверу.
И все глядят на них, разинув рты:
Он Квазимодо, а она Венера…
За что ж такому столько красоты?
Но кто судья душе, ее глубинам?!
И понимают, паре глядя вслед:
Когда влюблен, весь белый свет в любимом.
А разве не прекрасен белый свет?
Небо словно тяжелые своды,
А со сводов сочится вода.
Вот сюда в баснословные годы
Не смогла дотянуться орда.
Не домчалась кровавая туча.
И врагу, и соседу назло
Град остался живым и могучим —
Так в ту пору немногим везло.
Время годы, как волны, катило.
Город рос, куполами блистал,
Красоты набирался и силы —
Чуть столицей российской не стал.
Но чего-то ему недостало:
Иль казна оказалась слаба,
Может, просто была не судьба,
То ли крови за Русь пролил мало…
Простое платье и лицо простое.
Цвет беглых глаз как будто голубой.
Она нехороша.
Некрасотою
Всех женщин с несложившейся судьбой.
Струятся дни, ее обиды студят.
Их описать – всего одна строка.
А вон они, обугленные судьбы,
Рядами с пола и до потолка!
Да есть ли хоть одно движенье духа,
Которое б художник не постиг?
Еще немного – и она старуха.
Об этом тоже очень много книг.
Они на все, они на все ответят,
Над прошлым с нею будут причитать…
Зачем же так несчастно жить на свете,
Когда про это можно прочитать?
«…Когда-нибудь потомки все исправят:
Сорвут оковы и растопчут кнут,
И юношей замученных восславят —