– Это о чем?
– Об Алиеноре Аквитанской и ее муже короле Генрихе Втором, – сказала Рут.
Гамаш удивленно посмотрел на нее.
– Что? Это великолепный фильм. Кэтрин Хепберн и Питер О’Тул в главных ролях. Действие происходит на Рождество, если я не ошибаюсь. Странно, правда? У нас сейчас тоже Рождество.
«В этом деле много странных совпадений», – подумал Гамаш.
Пошли титры, проревел лев «Метро-Голдвин-Мейер», мощная готическая музыка заполнила их уютную маленькую гостиную, на экране промелькнули причудливые изображения ухмыляющихся горгулий. Фильм с самого начала нагнетал мощь и разложение.
И страх.
«Лев зимой» начался.
Машина агента Николь юзом срезала угол, съезжая на дорогу к Трем Соснам – она чуть не проскочила мимо этого съезда. Гамаш не предложил ей остаться с ними в гостинице, но она решила, что все равно останется, даже если ей придется платить за это из собственных денег. После короткого разговора в Монреале с директрисой снобистской частной школы, где училась Кри, агент Николь отправилась домой собрать чемодан и наскоро перекусить с родней, собравшейся в их крохотном аккуратном домике.
Ее отец всегда нервничал в таких случаях и предупреждал дочь, чтобы она никому не рассказывала о том, что было с их семьей до отъезда из Чехословакии. Николь, выросшая в безукоризненном маленьком доме в восточной части Монреаля, видела бесконечный парад дальних родственников и друзей друзей, которые останавливались у них на какое-то время, хотя это скорее был не парад, а похоронный кортеж. Они входили в дверь, одетые в черное, с каменными мрачными лицами, произносили непонятные ей слова и привлекали к себе все внимание, какое можно было привлечь. Они требовали, кричали, стенали и жаловались. Они приезжали из Польши, Литвы и Венгрии, и юная Иветт, слушая их, уверилась, что у каждого человека свой язык. Она часто отиралась у дверей крохотной, переполненной, погруженной в хаос гостиной, которая прежде была такой уютной и спокойной, и пыталась понять, о чем они говорят. Поначалу незнакомцы говорили с ней ласково, потом, видя, что она не реагирует, начинали говорить громче и заканчивали тем, что принимались орать на неком универсальном языке, который говорил, что она ленива, глупа и неуважительна. Ее мать, прежде такая мягкая и добрая, тоже стала раздражительной и кричала на нее. На языке, непонятном Николь. Маленькая Иветт Николев стала иностранкой. Она всю свою жизнь стояла в стороне. Ей хотелось быть одной из них, но она знала, что ничего из этого не получится, ведь даже ее мать брала сторону других.
Вот тогда-то она и начала беспокоиться. Если ее дом столь шумен и набит битком, то что же ее ждет в большом мире? Что, если ее никто не поймет? Что, если что-то случится, а она не сможет действовать так, как ей говорят? Что, если ей понадобится что-то? Дадут ли ей это? И потому Иветт Николь научилась брать.
– Значит, ты вернулась к Гамашу, – сказал отец.
– Да, сэр.
Она улыбнулась ему. Он единственный стоял на ее стороне, когда она была ребенком. Он ловил ее взгляд, отводил ее в сторону, давал ириску, завернутую в трескучий целлофан. Он говорил ей, чтобы она спряталась где-нибудь и там – в стороне от любопытных и жадных глаз – развернула конфетку. Их тайна. Отец научил ее ценить необходимость тайн.
– Ты никогда не должна рассказывать ему про Чехословакию. Обещай мне, что не станешь это делать. Он не поймет. Они там в полиции любят только чистокровных квебекцев. А узнают, что ты чешка, – выкинут тебя, и делу конец. Как дядюшку Сола.
От одного лишь сравнения ее с этим глупым дядюшкой Солом у нее тошнота подступила к горлу. Глупого дядюшку Сола Николева выгнали из чешской полиции, и он не смог защитить семью. А потому все они погибли. Кроме ее отца, Ари Николева, ее матери и разъединенных и обиженных родственников, которые использовали их дом как отхожее место, марая своим дерьмом молодую семью.
Ари Николев в маленькой аккуратной спальне смотрел, как его дочь собирает чемодан, укладывая в него самую серую и тусклую одежду из своего шкафа. По предложению отца.
– Я знаю мужчин, – сказал он, когда она попыталась возразить.
– Но в этой одежде я не буду выглядеть привлекательной для мужчин. – Она ткнула пальцем в стопку одежды. – Мне казалось, ты говорил, что я должна понравиться Гамашу.
– Не сейчас. Поверь мне, ты ему еще понравишься в этой одежде.
Она отвернулась, чтобы взять косметичку, а он сунул ей две ириски в чемодан, где она найдет их вечером. И вспомнит о нем. А если повезет, то она так никогда и не узнает, что у него есть своя маленькая тайна.
Никакого дядюшки Сола не было. Никаких родственников, убитых руками коммунистов, тоже не было. Как не было и благородного геройского побега через границу. Он выдумал все это много лет назад, чтобы заткнуть рты родственникам жены, обосновавшимся в их доме. Эта ложь из слов была его спасательной лодкой, помогала ему держаться на плаву в море несчастий и страданий. Настоящих страданий. Даже он признавал это. Но ему требовалась собственная героическая история выживания.
И поэтому, внеся свою лепту в рождение маленькой Анжелины, а потом Иветт, он родил дядюшку Сола, в чью задачу входило спасение семейства. Но дядюшка Сол не выполнил свою миссию. Трагическое его падение – утрата доверия со стороны властей – стоило Ари жизни всей его вымышленной семьи.
Он знал, что должен бы все рассказать Иветт. Знал, что эта выдумка, начавшаяся как его спасательный плот, стала якорем для его маленькой дочери. Но Иветт боготворила его, а Ари Николев так любил видеть это выражение в ее серых глазах.
– Я буду звонить тебе каждый день, – сказал он, поднимая с кровати ее легкий чемодан. – Мы должны держаться друг за друга. – Он улыбнулся и наклонил голову в ту сторону, откуда без конца доносились крики окопавшихся в гостиной родственников, орущих друг на друга. – Я горжусь тобой, Иветт, и я знаю, ты добьешься успеха. Иначе и быть не может.
– Да, сэр.
Ни один из этих долбаных родственников и головы не поднял, когда она уходила. Отец донес ее чемодан до машины, положил его в багажник.
– Если случится столкновение, ты не получишь чемоданом по голове.
Он обнял ее и прошептал в ухо:
– Удачи тебе.
И вот уже она в Трех Соснах. На вершине дю-Мулен она сбросила скорость – машину чуть занесло на скользкой дороге. Внизу сияла деревня, огни на высоких деревьях проливали красный, зеленый и синий цвет на белый снег и лед, которые становились похожи на гигантское витражное стекло. Агент Николь видела людей, движущихся перед окнами магазинов и частных домов.
Какое-то чувство всколыхнулось в ее груди. Тревога? Может быть, протест против того, что она покинула собственный теплый дом и приехала сюда? Нет. Она немного посидела в машине, и ее плечи постепенно поникли, а дыхание стало спокойным, ровным. Она попыталась распознать это странное чувство. Потом, нахмурившись, уставилась через лобовое стекло на веселую маленькую деревню и вдруг поняла, что это за чувство.