Этот голос я узнала сразу. Даже не голос — интонации… Такие занудные интонации были только у возлюбленного моего брата по несчастью — Лешеньки Ванцова.
* * *
Звонок в дверь.
Каллистратов вздрогнул. Медленно повернувшись в сторону двери, сделал шаг, но остановился.
В его глазах застыл страх.
Теперь все изменилось. Там, за дверью, притаилась смерть. Собственной персоной.
— Что мне делать, господи? — пробормотал Каллистратов, беспомощно озираясь в попытке найти средство защиты.
Господь молчал. Каллистратов не интересовал господа. Каллистратов интересовал только убийцу.
За что?
Это остатки его души кричали «за что», моля о пощаде. Разве не этот чертов мир заставляет нас предавать самих себя, опускаться все ниже и ниже — пока не упадешь лицом в грязь, но сначала — на колени, приняв его — мира — зловоние за зловоние собственной души, позволяя ему — миру — эту душу уничтожить…
Оч-ченно хочется кушать, вспомнилось Каллистратову. Эта улыбочка — такая омерзительная, да как же, Владик, я тебя понимаю, мерзопакость все это, да ведь кушать-то надо, хочется получше, пожирнее — чтобы не выпадать из общей кучи, которая прет напролом в надежде отхватить свой «кусок пирога». И не важно, чем ты торгуешь, Владик, — мозгами, телом своим накачанным или сигаретами… Интеллект в нашей стране — не ходовой товар. Поэтому благослови свой торс и то, что пониже торса и еще ниже — какова, извините, у нас «попа», таков и гонорар… В ходу-то «клубнички-малинки» да девицы гнусавые, словно у них гайморит. Никому нет дела, что скрывается под твоим торсом и есть ли там вообще что-то, кроме желудка. Желудок после члена самое главное в местном бомонде.
Кажется, я просто обожрался этого дерьма, тоскливо подумал Каллистратов. Раньше у меня не было никаких рефлексий по этому поводу — только презрение, а теперь я не могу заснуть без барбитуратов. Перед сном — непременно голые бабы и какие-то жуткие сцены, в которых меня имеют во все дыры…
Главной там всегда — она. И сейчас он поморщился — так и следит, то из темного угла, то в сны забирается, словно…
— Хочет заставить навечно заткнуться, — пробормотал он. Может быть, именно этого и хочет?
Снова звонок…
Каллистратов наконец нашел то, что искал. Выдернув шнур из розетки, схватил в руки огромную старинную лампу из бронзы и, приободрившись, шагнул к двери.
Одна рука на дверной щеколде, другая сжимает тяжеленную лампу.
Правда, по дороге он чуть не споткнулся о провод, покорно следующий за лампой, и чертыхнулся.
Теперь в дверь звонили настойчиво, громко, и Каллистратов открыл, крепче сжав лампу, занося ее для удара.
— Господи! — выдохнула Дина, в ужасе таращась на фигуру Каллистратова с лампой в руке. — Что с тобой, Влад? Почему ты вцепился в эту дурацкую лампу?
Он опустил лампу и нервно рассмеялся.
— Лучше помоги втащить сумку с продуктами, — попросила Дина. — Я дико устала.
Он поставил лампу на пол и внес сумку.
Дина расстегивала плащ, продолжая смотреть на него с испугом.
— Влад, что с тобой, а?
Ее прохладная рука дотронулась до лба Каллистратова.
— Все в порядке, — отмахнулся он.
— Ты выглядишь так, будто услышал крик Баньши, — задумчиво проговорила Дина.
— Давай обойдемся без твоих бурятских легенд! — огрызнулся он.
— Это не бурятская, — улыбнулась она. — Это Ирландия, дружочек. И Шотландия. Баньши — это по легенде женщина вроде Мойры. Когда за человеком ходит смерть, она кричит, понимаешь? Ее просто зовут так — Баньши… Говорят, она очень красивая. Как я.
Она легкими шагами прошла на кухню.
Каллистратов поплелся за ней.
Ах, конечно, Дина — филолог. Она должна многое знать. В том числе и языки…
— Послушай, а что такое «профанум вульгус»? — поинтересовался он.
— По-латыни это означает «невежественная чернь», — ответила Дина. — Что это тебя вдруг заинтересовало?
— Услышал случайно. — Что-то удерживало Каллистратова от откровенности. В Дине было нечто странное, будто она и была этой Баньши, — странный взгляд, загадочный и грустный. А ведь он о ней ничего не знает! Встретились случайно, в тусовке у Маркизовой. Как быстро она согласилась жить с ним! Почему? Судя по ее хладнокровию, о дикой и необузданной страсти говорить не приходилось.
Любовь?
Да, она терпела все его выходки, оскорбления и унижения — и он удивлялся этому.
Красивая, как эта ее Баньши?!
Ему хотелось грубо развернуть ее к себе, встряхнуть, пытаясь разбить ее восточную невозмутимость, и спросить: «Кто ты?»
Он так явственно представил это, что не заметил, как слова быстро слетели с его уст:
— Кто ты?
Она обернулась и теперь смотрела на него с таким удивлением, что он понял: все его мысли — лишь последствия страха.
— Да что с тобой, Влад? Ты наконец-то решил поинтересоваться, кто я? А раньше ты этого не знал, да?
— Ты никогда не рассказывала мне о себе, — выдавил улыбку Каллистратов.
— А ты интересовался? — усмехнулась в ответ Дина. — Ты вообще интересуешься кем-то, кроме своей персоны?
Она вынимала из сумки свертки, пакетики — яркие и красивые, они занимали свои места в холодильнике, а на плите кипел чайник.
— Сейчас поинтересовался, — сказал Каллистратов.
— А я хочу кофе, — пожала плечами Дина. — Я и сама уже не помню, кем я была до встречи с тобой, Влад! Но кем-то я была, точно. Это теперь я никто. Твоя тень. И давай больше не затрагивать эту тему, ладно?
— Почему ты меня не бросаешь?
Он и сам удивился, как эти слова слетели с губ. Тихо, почти неслышно, но Дина услышала.
Вскинув на мгновение свои странные глаза, она ответила:
— Понятия не имею, Каллистратов. Сначала я тебя любила, а потом… Наверное, привыкла. Привыкаешь ведь к любому плену.
Она налила себе кофе и сделала маленький глоток.
— Давай не будем копаться в душе, прошу тебя! Сейчас это похоже на нож хирурга, надо было раньше, наверное! А сейчас…
Она махнула узкой ладошкой и закончила:
— Сейчас и тебя, и меня от полного разрушения спасет только одно…
Она грустно усмехнулась.
— Что? — спросил хрипло Каллистратов, невольно подавшись вперед.
Он жаждал услышать ответ и боялся этого.
— Баньши, — прошептала Дина, странно и неприятно усмехаясь. — Нас с тобой теперь может спасти только Баньши, дружок!
* * *