На улице опять начинался дождь. Я поежилась, пытаясь спрятаться от холодных капель.
— Беги быстрее внутрь, — легонько подтолкнул меня Ванцов. — А то простудишься, и твой босс меня убьет, поскольку я лишу его талантливой сыщицы!
— Не убьет, — вздохнула я. — У нас теперь талантом считается Лиза… Моей пропажи он и не заметит!
* * *
Сегодня Каллистратов выжимал из себя у станка все дурные мысли. Все страхи. Все негативные эмоции…
Как будто это было можно выжать бесконечными батманами!
Нога взмывала вверх, рассекая пространство. Опускалась и снова, снова, снова — миллиард раз.
Он не чувствовал усталости. Перед глазами в тумане догадок всплывала та картина.
Когда он понял это?
Неужели все связано именно с этим нелепейшим случаем, в котором он был виноват меньше других?
Я был в этом не виноват!
Все равно никто это не слышит. Батман! Как выстрел. Сегодня или завтра тебе предстоит шагнуть в смерть, а? Владик, твое красивое тело будет гнить.
Интересно, прошибла бы сейчас Каллистратова такая волна ужаса, будь его тело не так превосходно скроено?
Он закончил «дрессировку» и теперь стоял под душем. Теплые струи воды стекали по четко вылепленным мускулам.
Где-то в отдалении разговаривали. Два голоса. Мужской и женский. Женский голос был хрупким, нежным, как у Нины.
Ни-на…
Надо же, все происходит именно сейчас. Сейчас, когда он встретился с этой хрупкой девочкой!
Он вспомнил ее распахнутые глаза и вздрогнул. Теперь он понял, на кого была похожа Нина.
— Черт побери, — озадаченно пробормотал он, потирая ладонью щеку. — А если это…
Да нет, прогнал он непрошеные мысли. Совпадение это случайное, не более того!
Он вышел на улицу.
Пустынный переулок, по которому надо сделать несколько шагов. До шоссе.
А там проголосовать — и через пять минут ты в театре.
Обычная его жизнь. Раньше его раздражала эта обыденность — хотелось чего-то более яркого, насыщенного. Хотелось ухватить жизнь за жабры. И вот сейчас, когда кто-то стоял за его спиной, как смерть, — он так полюбил свою жизнь, что был бы рад вернуть все с самого начала. Переиграть, чтобы не было той истории, настолько давней, что он почти забыл ее, и жить скромно, тихо, спокойно.
О, если бы это было возможно!
Он шел медленно, слегка наклонив голову, и считал шаги.
В театре он будет в полной безопасности.
* * *
Конечно, посвящать полностью Ванцова в свои тайны я не собиралась.
А теперь эта история меня ужасно заинтересовала.
И даже не то, что убиенный Прохоров был знакомым моей Дынды, а другое.
Почему она предпочла об этом факте умолчать?
Мы прослушали записи звонков, и я без труда определила, что один из голосов принадлежал моей Тамаре Николаевне — этакое глубокий контральто.
«А Леонид дома?» — «Его больше нет…» — «Как?!»
— Послушай, а тебе не кажется странным, что она не спросила — что же с ним случилось? Она повесила трубку… То есть она предполагала нечто подобное?
— Сашенька, это мог быть самый примитивный шок, — резонно возразил Ванцов.
— Ну, предположим, шок. Но потом звоню я, и она делает вид, будто имя Прохорова ей совершенно незнакомо. Нет, Лешка! Она что-то знает и не хочет это обсуждать.
Я вытянула из пачки сигарету.
Закурив, отследила путь дыма к потолку и попросила Ванцова поведать мне об убийстве Василия Дынды.
— Я сейчас в подробностях вряд ли вспомню, надо посмотреть в архиве.
— Но убийцу поймали?
— Смеешься ты надо мной, Данич! — фыркнул он. — Это была чистой воды заказуха, и где у нас заказуху раскрывают? Убили. На пороге родного дома. Когда выходил из машины. Сработали четко, шума никто не слышал. Глушитель, сама понимаешь…
— Если вдуматься, Прохорова тоже убили из пистолета с глушителем, — задумчиво сказала я. — Никто ведь ничего не слышал, а?
— А музыка? Она так орала, что никто бы и не смог ничего расслышать.
— А как убийца оказался в квартире?
— Следов взлома обнаружено не было. Ключи тоже не теряли, по крайней мере, Римма так утверждает. Но тебя-то ведь Дында интересует? Или я не понял?
— Если Прохоров был знакомым Дынды, получается, что его личность мне тоже интересна, — нагло ответила я.
— А почему, кстати, мадам Дында обратилась к тебе?
Вот он удивится, если я сообщу ему, что Прохоров тоже обращался! Только не ко мне, а к Лизе Борисовой!
— Преследование ей мерещилось, — ответила я, продолжая раздумывать, надо ли говорить Лешке, что Прохорова преследовали тоже. — Сначала я отнеслась к ее бредням без должного серьеза. Но теперь, в свете новых событий, придется пересмотреть свое чересчур легкомысленное отношение к Дындиным бедам… А то ее тоже убьют, и буду потом век чувствовать себя виноватой.
— А если подробнее?
— Ну, ладно, — решилась я. — Дынду мою кто-то преследует. Какой-то тип в белом плаще, впрочем, сейчас потеплело, он может переодеться… Ему лет около сорока пяти — пятидесяти, на вид очень интеллигентен и знает некий непонятный язык, на котором иногда склонен поговорить с объектом преследований.
— Как это?
— Однажды она не выдержала и спросила, что ему надо. Он что-то ответил не на русском языке. И не на английском. У меня есть предположение, что он сказал что-то на мертвом языке, но вот на каком… Я бы сказала, что это была латынь, потому что иначе придется предположить, что мы имеем дело с каким-нибудь сумасшедшим египтологом или вообще с жрецом храма Диониса, который помер лет тысячу назад… Латынь еще более-менее ходовой язык.
— Ну, так выясни. Это скорее всего филолог…
— Ага, — усмехнулась я. — У нас, дружочек, не так уж мало этих самых филологов, а есть еще медики. Они тоже знают латынь. Я буду обречена праздно шататься среди филологов и медиков до конца своих дней. Ах, забыла! Еще есть историки. Они тоже, представь себе, неплохо шпрехают по латыни! А вдруг этот тип вообще инженер-гальваник, просто увлекся не на шутку латынью? Да и латынь ли это? Может, вообще старославянский?
— И что ты собираешься предпринять?
— Ну, для начала попробую все-таки вызвать госпожу Дынду на откровенность, — вздохнула я. — А вот если не получится…
Я все-таки хотела бы надеяться, что получится. Потому что разыскивать неизвестного в толпе высокоинтеллектуальной публики мне совсем не хотелось!
* * *
Каллистратов не любил дождь. А сегодня, как назло, с самого утра моросил дождь. И от этого на улице было темно, как в сумерках.