Разумеется, Иван Савельевич сразу узнал подошедшего, ибо не было дня, чтобы тот не мелькал на экране: в новостях, в различных ток-шоу и в так называемых аналитических передачах. Один из самых могущественных магнатов, за несколько лет сколотивший гигантское состояние, герой многочисленных политических скандалов, неуязвимый, как Кощей Бессмертный, и романтичный, как Чайльд Гарольд, — Илья Борисович Трихополов собственной персоной.
— Если не ошибаюсь, доктор Сабуров? — спросил, смежив печальные очи в антрацитовые щелки.
— К вашим услугам, — улыбнулся Иван Савельевич.
— А я, если угодно…
— Не утруждайтесь, — перебил Иван Савельевич по-простецки. — Кто же не знает надежду нашей демократии, разве что младенец несмышленый?..
— Да, конечно. — Ответная улыбка магната была ледяной. — Мне говорили, что вы ироничный человек. Что касается демократии, то у меня от этого слова начинается дергунчик, как, по всей вероятности, и у вас.
— Неужели? — озадачился Сабуров. — А я полагал…
На сей раз перебил Илья Борисович:
— Давно собирался с вами связаться, да все как-то руки не доходили. Премного наслышан о ваших удивительных способностях. А тут гляжу, стоите в сторонке… Не уделите пять минут?..
— Всегда рад служить.
Эта встреча состоялась три года назад, с тех пор много воды утекло. Знаменитого магната беспокоили ночные кошмары, что-то вроде воспетых поэтом кровавых мальчиков в глазах. Это и немудрено. По слухам, на нем висело не меньше пяти заказных убийств, не считая всякой мелочевки вроде самострела конкурентов и криминальных сделок, после которых огромные российские территории стали фактически его вотчиной. Сабуров избавил его от кошмаров за несколько сеансов, хотя это было непросто. Он впервые столкнулся с поразительным феноменом материализации психотропных фантомов. В сущности, магната терзали два-три постоянно повторяющихся видения, и одно из них было такое. Где-то в звездном пространстве возникала, распахивалась алая пасть, усеянная мелкими алмазными резцами, подбиралась к кровати и, осторожно откинув одеяло, начинала потихоньку заглатывать его нижние конечности. Могучее сердце Трихополова превращалось в овечий хвостик, душа обмирала, а боль была такая, что казалось, еще секунда — и все его естество разорвется, развалится на кровавые, гноящиеся ферменты. От невыносимой тоски он просыпался и — вот чудо! — с изумлением обнаруживал на ногах многочисленные гематомы, тянущиеся до самого паха, и рассеченную в некоторых местах кожу. Точно так же и со вторым видением. К нему являлась родная матушка, давно покоящаяся на Новодевичьем кладбище, накладывала легкие персты на пылающий лоб и произносила всегда одну и ту же фразу: «Зачем не послушался, сынок, и убил Васю Агеева?» Он просыпался в испарине, поднимал к глазам зеркало и различал на лбу пять отпечатков, будто следы наперсточных ожогов. А однажды нашел на подушке синий поясок от платья, в котором матушка была похоронена.
На первом сеансе Илья Борисович важно спросил:
— Надеюсь, доктор, вы не считаете меня сумасшедшим?
— Ну что вы!.. — уверил Сабуров. — Ни в коем случае. Обыкновенные глюки на фоне хронического переутомления.
— Дело в том, что я не знаю и никогда не знал никакого Васю Агеева.
— Так и должно быть. Нас пугает больше всего то, что нам неведомо и на самом деле не существует в природе.
Гипноз, солевые ванны, а также курс уринотерапии вылечили Трихополова, и с тех пор он проникся к доктору полным доверием и мчался к нему с каждой болячкой, иногда всамделишной, но большей частью надуманной, ибо покоритель вселенной был мнителен и суеверен, как баба на сносях.
Естественно, лучше крыши нельзя было придумать, и Иван Савельевич зажил припеваючи, не заботясь ни о каких нежелательных визитах. Практика росла, хотя он заламывал за свои услуги немыслимые цены. Происходил естественный отсев. В конце концов среди его клиентов-пациентов остались только такие, кто давным-давно позабыл счет деньгам.
Однако опасность пришла с той стороны, откуда он не ждал, или, точнее, не предполагал, что это произойдет так быстро. Довольно скоро Сабуров понял, что Илья Борисович, которого отвязанная оппозиционная пресса именовала не иначе как Микки Маусом за его фанатическую преданность американской мечте (правда, за последний год его взгляды претерпели кардинальные изменения и он начал выступать с крайне левых позиций, провозгласив себя патриотом покруче Баркашова, даже несколько раз крестился в православных храмах, после чего Америка и Израиль, как самые рьяные защитники прав человека, отказали ему во въездной визе, что, кстати, только укрепило его авторитет в дикой России), — этот загадочный человек, разрываемый страстями, как квашня дрожжами, является носителем абсолютного зла и в своей жизни не сделал ни одного, пусть случайного, движения или поступка, которые не несли бы за собой колоссальный урон для окружающих. Подобно своему давнему другану и подельщику царю Борису он разрушал все, к чему прикасался, раздуваясь, как клещ от крови, все большей финансовой мощью. Сабуров начал опасаться, как бы замечательная крыша, под которой он притаился, в один прекрасный момент не раздавила его самого. Тем временем заботливый опекун оказывал ему все более существенные знаки приязни, и постепенно так сошлось, что доктор не мог уже сделать шага, чтобы не наткнуться на соглядатаев Микки. Магнат контролировал его счета, отсевал неперспективных, с его точки зрения, клиентов, и доходило до того, что проверял на наличие инфекций в собственной клинике его случайных подружек, которых обыкновенно сам и присылал. И хотя все это делалось по благовидным мотивам («Пока я жив, Ванюша, ни одна сука не плюнет в твою сторону!»), положение стало нестерпимым. Сабуров чувствовал себя как спеленатый седой младенец, которого заботливая мамаша кормит с ложечки помимо его воли. Это было унизительно, и этому следовало положить конец.
Ровно в девять Иван Савельевич позвонил Микки по домашнему номеру.
— Ты, Ванюша?
Когда-то Ивана Савельевича коробило это бесцеремонное «Ванюша», обращенное к человеку почти на четверть века старше, но это было в прошлом. Дело не в дате рождения. Микки Маус в действительности был старше самого старого человека на земле, как и то зло, которое он в себе носил.
— Как договаривались, Илюша.
— Точность — вежливость королей, не так ли? — В голосе Микки зазвучали теплые нотки, в последнее время действующие на Сабурова обескураживающе. — Ну что, ужинаем вместе в восемь… Прислать машину?
— Я бы предпочел перенести встречу.
— Почему?
Сабуров уже с месяц вел ненавязчивую тактику уклонения от прямого контакта, и пока это удавалось. По средам, как повелось, Микки заглядывал на часовой сеанс — и все.
— Причины стариковские. Давление, да и, кажется, простыл немного.
— Врач, исцелися сам! — весело провозгласил магнат. — Не волнуйся, не будет никаких нагрузок, полная расслабуха. Ты и я. Хочешь, курочек позову. Правда, на тебя не угодишь. Тебе никто не говорил, Ванчик, что у тебя извращенный вкус? Помнишь ту негритоску? Как же ты от нее бегал! А ведь я авансом сунул пять штук. Ты мой должник, Иван. Скоро поставлю на счетчик. Шутка. Ха-ха-ха!