— Вы правда хотите ей помочь?
— Конечно.
— Как же вы это сделаете?
— Проще простого, Валерик. У меня денег куры не клюют. Не солить же их. Ты не маленький, понимаешь. Когда у человека много денег, он может сделать все.
— Но вы, дядя Эдик, не совсем человек, — мягко поправил мальчуган, и у Корина ни с того ни с сего задергалось веко.
— Кто же я, по-твоему?.. Какой-то чудной получается разговор, Валерик. Не веришь моим словам, не веришь, что я с Севера… Хорошо, сам-то ты кто? Откуда я знаю, что ты просто не мелкий воришка? И специально пасешь эту хату?
— Нет, не воришка. Я же не взял у вас деньги.
— Тебе вообще не нужны деньги?
— Немного нужны, но не очень… Деньги — всего лишь информация. У кого много информации, тот долго не живет. Я объяснял тете Ане, но она не слушала. Конечно, взрослая. Взрослые стараются жить своим умом, только не всегда у них получается.
Меж лопаток у Корина заискрило, приступ ярости неизбежен. Мальчишка явно испытывал его терпение. Одного прикосновения хватит, чтобы переломить худенькую шейку. И в то же время Корин ощущал нечто вроде уважения к юному созданию — давно забытое чувство. Он зашел с другого бока.
— Значит, ты предупреждал, но она не послушалась. И что с ней произошло?
— Можно я закурю? — спросил Валерик застенчиво.
— Кури… Только у меня нет сигарет.
Валерик поднялся и, как у себя дома, достал из настенного шкафчика пачку «Кэмела». Прикурил. Спокойно, по-взрослому сделал глубокую затяжку, стряхнул пепел в блюдечко.
— Этот боров из «Токсинора», который к ней повадился… Он похож на вас, дядя Эдик. Каким вы были прежде, не сейчас. Я когда увидел, сразу понял, что он вампир. Но она в него влюбилась.
— И что дальше? Влюбилась — и что?
Чем больше Корин в него вглядывался, тем вернее признавал своего. Отщепенцы все похожи друг на друга, не ведают возрастных различий, да и никаких других. Явилась странная мысль, что, возможно, не следует Валерика убивать, разумнее оставить на выпас.
— Поклянитесь, что не причините ей зла, дядя Эдик, — внезапно потребовал мальчик, дерзко сощурив глаза.
— Чем поклясться?
— Чем хотите.
— Клянусь своей мамой, а также всеми святыми. Этого достаточно?
— Да и в самом деле, — мальчик выпустил дым через ноздри, — чем сейчас, ей все равно не будет.
— Где она? Быстрей, Валерик. Время идет.
— Боров упрятал ее в психушку. Сперва в тюрьму, а потом в психушку. Там из нее сделают овоща или заколют насмерть. Она ни в чем не виновата. Просто те, кто влюбляется, становятся слепыми.
— Хорошо сказано. Где эта психушка?
— Не знаю. Можно узнать в «Токсиноре». У меня есть телефон.
— Послушай, Валерик. Ты случайно не вешаешь мне лапшу на уши? Тюрьма, психушка, боров какой-то… Может, тебе все привиделось? Может, у тебя крыша поехала?
— В газетах писали.
— Ты читаешь газеты?
— Читаю. Не все, конечно, подряд. Биржевые сводки, уголовную хронику. Ну, что для жизни необходимо… Вы вытащите ее оттуда?
— Валерик, если крутишь вола?..
Мальчик загасил сигарету в блюдечке, сделав это очень аккуратно, до последней искры.
— У вас получится, дядя Эдик. Только нельзя появляться в таком виде. Вас могут запереть в палату. Подумают, что сбежали из какой-то другой психушки.
— Сынок, говори, да не заговаривайся. Недолго и по тыкве схлопотать.
— Я не хотел сказать ничего обидного. Просто вам надо побриться и помыться. Чтобы не выделяться. Я принесу папину бритву. А вы пока позвоните.
— Куда позвонить?
— В «Токсинор», куда же еще?
— И что сказать?
— Вам ответит секретарша. Ее зовут Тамара. Представитесь, что из налоговой полиции. Или еще кем-нибудь. Она даст адрес. Мужикам она ни в чем не отказывает.
— Про нее, про Тамару, тоже прочитал в газете?
— Нет, зачем… — мальчик немного смутился. — Тетя Аня рассказывала. Я сам пробовал звонить, но у меня по телефону голос похож на женский. Женщин Тамара ненавидит. Сразу бросает трубку. Так я пошел за бритвой?
Корин тряхнул головой — наваждение какое-то.
— Хорошо, ступай… Но учти, если попробуешь смыться…
— Из-под земли достанете, — с улыбкой перебил Валерик. — Не волнуйтесь, не сбегу.
Оставшись в одиночестве, Корин, будто в забытьи, открыл и умял еще пару банок консервов. Валерик произвел на него сильное впечатление, и на мгновение он усомнился в том, что дьявол всесилен.
Трихополов справлял сорокапятилетний юбилей. На загородную виллу набилось больше ста приглашенных, и не было среди них человека, который не чувствовал бы себя польщенным. Министры, крупные бизнесмены, депутаты, представители творческой элиты, уголовные авторитеты, ведущие телевизионных шоу, популярные актеры — одним словом, весь бомонд. Каждый из гостей по юбилейной смете обошелся ему в тысячу баксов, но Илья Борисович не жалел о вроде бы неоправданных затратах: если подумать, сорок пять годков тоже бывает лишь раз в жизни. Все эти люди в той или иной мере обладали влиянием и капиталом и были так или иначе между собой знакомы, но это не означало, что собрались единомышленники и друзья. Напротив, многие смертельно враждовали друг с другом, плели интриги, строили всевозможные козни и иной раз, казалось, готовы были перегрызть друг другу глотки; но все распри были семейного характера и продолжались до тех пор, пока на горизонте не возникала общая, грозящая их благополучию опасность. Объединившись, они представляли собой неодолимую силу, способную смести любое правительство. К какой бы фракции, политическому течению или финансовому клану они ни принадлежали, каждый всегда помнил, что у них единый враг, этот враг беспощаден и имя ему — Россия. Пусть поверженная, истощенная, заселенная покорными, превращенными в скот племенами, она по-прежнему пугала их своим тупым, пьяным, непредсказуемым, не поддающимся культурному осмыслению рылом.
Пожалуй, можно сказать, что все они были детьми святого августа 91-го года, который укрепил во власти царя Бориса; но окончательно их сплотил окаянный октябрь 93-го, когда московская чернь, до того прятавшаяся в норах, вдруг высыпала на улицы, налила бельмы винищем и, собравшись в огромные толпы, попыталась оказать сопротивление мировому порядку. Быдло расстреливали из танков, травили «черемухой», благородные омоновцы месили его сапожищами, а оно все перло и перло, как тесто из квашни. О незабываемые, судьбоносные, переломные дни… Стократно прав великий Булат, тонко выразивший чувства всех прогрессивно мыслящих граждан, которые испытывали истинное наслаждение, наблюдая, как варится в Борькиных чугунках кровавая каша; но ведь и страх никуда не делся, этот жуткий, первобытный страх перед возможным (все-таки возможным!) возвращением варвара, для которого нет ничего святого, включая и частную собственность. Однажды разум восторжествовал и голодную толпу размазали по стенкам, разогнали обратно в норы, но где гарантия?..