Аллах акбар, майор!
Сидоркин долго воевал в пустоте, устраивал засады, скрывался в ущельях, погружался в подземные воды, прыгал с парашютом, но ни разу, ни в одном из сновидений ему не удалось уклониться от побоев. Все схватки заканчивались одинаково: набегал откуда-то сбоку волосатый детина, но не настоящий, не во плоти и крови, а вроде глиняного Голема, с рысьими, поблескивающими глазками, заносил карающую длань и, со словами (одними и теми же): «Получи, ментяра, откат!» — вколачивал его в землю по шляпку.
Когда Сидоркин на пятые сутки пришел в сознание и обнаружил себя лежащим на кровати в больничной палате, то первая нормальная мысль, пришедшая в голову, опять связалась с глиняным волосатым чудовищем. Настороженно обведя еще смутным взором открывавшееся пространство — белые стены, дверь, умывальник, окно с полураспахнутой форточкой, — с опаской подумал: не иначе под койкой затаился, сучара!
Потом, словно проявленное на сетчатке глаз, проступило все произошедшее с ним, и Сидоркин глухо, обиженно застонал, как пораненный волк, подыхающий в укромном схороне. На протяжный, заунывный звук подоспела длинноногая девушка в туго затянутом белом халате, и это был первый человек, с которым он вступил в контакт после долгих, сумеречных странствий на грани света и тьмы. Девушка поразила его тем, что в ней не было и намека на опасность. Теплая волна благодарности хлынула в душу, с блаженной улыбкой он спросил:
— Если я не в раю, то где же?
Девушка ответила небрежной улыбкой:
— Нет, не в раю. Это больница. Отделение травматологии.
— И вы не ангел?
— Нет, я медсестра Даша.
— А я травмированный Тоша. Подойди поближе, медсестра.
— Зачем?
— По секрету что-то скажу.
Девушка приблизилась, и Сидоркин ловко ухватил ее за руку.
— Давай поцелуемся, Даша. Если не противно.
— Надо же! — Девушка была ошарашена, но не смутилась ничуть. — Сколько прыти! А доктор думал, помрешь.
— Никогда не верь докторам, — нахмурился Сидоркин. Попробовал повалить ее на себя, но девушка мягко высвободила руку. — Не хочешь? — огорчился майор.
— Возможно, когда-нибудь позже, — совершенно серьезно пообещала она. — Боюсь, сейчас тебе не под силу.
— Позже так позже, — легко согласился Сидоркин.
На третьи сутки самостоятельно добрел до туалета, а ближе к вечеру в палате возник старлей Сережа Петрозванов. Его толоконный лик окончательно вернул Сидоркина в суровую реальность, по сравнению с которой любая фантазия казалась пресной. И дело не в том, что в этой реальности монстры нападали на людей и пили из них кровь; и не в том, что старики подыхали с голоду, а свеженькие, как окорока, бандюки раскатывали на иномарках в обнимку с обкуренными подружками; и не в том, что богатый ворюга ежедневно вещал с экрана о свободе и справедливости, — это все как раз ерунда, хаотичное смешение понятий, свойственное угасающей цивилизации; исключительность момента заключалась в том, что он, майор Сидоркин, потерпев страшное поражение, по-прежнему продолжал ощущать себя частичкой этого перевернутого с ног на голову мира и ему по-прежнему это нравилось.
— Принес? — спросил у старлея, вместо того чтобы поздороваться.
Петрозванов с сомнением покосился на дверь.
— Как оно тут… обстановка?
— Да я у них вроде Павла Корчагина, герой необъявленной войны. Сегодня целую комиссию приводили. Я ведь, Сережа, должен был помереть, а продолжаю жить. Медицинский казус. Доктор Данила Петрович обещал в диссертацию вставить. Наливай, чего сидишь? Посуда в тумбочке.
Старлей достал из спортивной сумки бутылец и пакет с чем-то промасленным.
— Маманя котлеток навертела, покушаешь? Вот еще грибки, помидорки маринованные. Чесночок. Закуска хорошая, да? Тебе точно не повредит?
— Что за глупый вопрос?
На веснушчатом, синеоком, простодушном лице Петрозванова, частенько вводившем в заблуждение самых многоопытных фигурантов, мерцало что-то таинственное, как светлячок в ночном лесу.
— У тебя как с мозгой-то? Не повлияло? На умственное повреждение алкоголь не всегда хорошо действует.
— Вон ты про что… — Сидоркин барственно откинулся на подушку. — Повидался, значит, с Данилой Петровичем? Или уже в мою докладную заглянул?
— И то и другое, — признался Петрозванов, свалив в тарелку овощи и приступая к изготовлению бутеров: свежая булка, масло, котлетки — аромат удивительный! — Говорят, сотрясение сильное было?
— И у тебя будет, когда с дьяволом столкнешься.
— С дьяволом? — Возясь с бутерами, старлей прятал глаза.
Сидоркин засмеялся.
— Ладно, Серж, не строй из себя конспиратора. Сотрясение было, но я не спятил. Обманули тебя.
— Да ты что, Антон, да я…
— Что полковник сказал? Уволить грозит?
Петрозванов поставил чашки, раскупорил бутылку.
Наконец честно взглянул в глаза другу.
— Дед, конечно, психует. Его тоже понять можно. Достал ты его, Антон Семенович. Но все же сочувствует.
— В каком смысле? Что не убили?
— Говорит, допрыгался ваш Штирлиц. Будто ты, Антон, в записке чего-то про пришельцев накатал. Я-то не поверил, но некоторые злорадствуют. Особенно Шмырев из второго сектора. Ты же его знаешь. Ему самый кайф, когда кто-то из наших проколется… Кстати, дед посулил путевку в санаторий. Честно. Его, говорит, надо под трибунал, но сперва пусть подлечится. Старик у нас правильный, по понятиям живет, хотя и вспыльчивый. Боится, на пенсию попрут из-за тебя. Им же только предлог нужен, известное дело. Тебе полную?
Сидоркин смотрел на друга с изумлением.
— Кого в санаторий? Меня?
— А кого же? Пускай, говорит, мозги подлечит, а уж потом под трибунал.
— Гуманно. Давай, будем! Только пузырек убери.
После водки разговор пошел задушевнее, хотя все на ту же тему. Первозванов пожелал узнать, что на самом деле произошло, кто его сумел так крепко отдубасить. Но на этот главный вопрос Сидоркин затруднился с ответом.
— Не знаю, — сказал задумчиво. — Но это не человек.
— В моральном смысле, да?
— Во всех смыслах. У него силища, как у кузнечного пресса. Да я его толком и не разглядел.
— С фотороботом есть схожесть?
— Как у тебя с футбольным мячом… Сережа, если не веришь, давай лучше поговорим о бабах.
— В чем не верю?
— Говорю же, это не человек.
Первозванов достал из сумки бутылку, которую только что спрятал, налил по второй.
— Кушай котлетки, Антон. Матушка для тебя старалась. Ты всегда ее котлетки любил.