Степняки расторопно полезли с седел. Пилот ВВС цайткоманды нажал на гашетку. «Мессер» открыл огонь.
Гром средь ясного неба заглушил и вой атакующего штурмовика, и вопли людей, и лошадиное ржание. Фонтанчики холодного снега, горячей крови, разорванных кольчужных звеньев и щепы прошитых насквозь моостовских домишек наметили старухе с косой путь по брошенной деревне. И старуха пошла, поскакала вприпрыжку по указанному фарватеру. Своим ржавым, но безжалостно острым орудием сегодня она махала от души.
Для пушек дела не нашлось. Живые мишени внизу, хоть и обвешались металлом с ног до головы, были все же ну очень легкобронированными, и экономный летчик люфтваффе ограничился пулеметами.
Но грохот стоял адский. Кони перестали повиноваться всадникам. Всадники под пулеметным огнем сначала теряли разум, потом — жизнь. Неведомая сила сшибала дружинников с седел, валила в утоптанный красный снег лошадей. Незримость смерти пугала пуще самой смерти. Живые и пока невредимые воины от ужаса кричали громче раненых. Раненые боялись шевельнуться и замирали в оцепенении, подобно убитым. А умирающие в развороченных доспехах и с развороченными внутренностями так быстро сучили в агонии ногами, словно стремились бежать вслед за живыми.
Все это длилось считанные секунды. Доли секунд… Но до чего же долго тянулись эти мгновения.
Стрельба прекратилась, зато по барабанным перепонкам ударил рев самолета. Ударил, бросил в снег стоявших еще на ногах и сидевших в седлах. Брюхо фюзеляжа и крылья с крестами пронеслись, казалось, над самыми головами. Оглушив, ошеломив, раздавив, расплющив, полностью лишив воли и рассудка.
Эта психологическая атака оказалась даже более действенной, чем обстрел. Взбесившиеся кони с диким ржанием метались между домами, давя всех и вся на своем пути. Некоторые волочили запутавшихся в стременах всадников. Некоторые — собственные потроха. Люди рвались к узкой калитке. В давке карабкались через низкий частокол. Каждый стремился поскорее покинуть страшную деревню. Словно за ее пределами можно было сейчас найти спасение.
А «мессершмитт» уже делал новый заход. Ему оставалось лишь добить вконец обезумевшего врага. Самолет снова шел низко и на этот раз летел с противоположной стороны.
— Адово исчадие! — в ужасе кричали русичи.
— Сихер! Жин усал! [7] — вопили татары.
— Лежать! — надрывался Бурцев. — Всем лежать, мать вашу! В укрытие!
Его не слушали. Люди поднимались и лезли на деревенскую ограду. Домаш и Кербет — пешие, заляпанные не то своей, не то чужой кровью, — еще пытались образумить воинов, пытались построить для боя… Глупцы! Воевать с самолетом!
Две или три стрелы все же полетели навстречу штурмовику. Не долетели. «Мессер» ответил длинной очередью. Ударил точно в толпу. И толпы не стало.
Люди вновь падали, валились друг на друга. Сыпались с тына. Скользили в крови. Снова самолет утюжил Моосту. Снова дружинники Домаша и Кер-бета катились по снегу, словно сбитые кегли.
Заложило уши, а Бурцев все кричал:
— Лежать, где лежите!
— Ле-е-ежать! — пробасил Домаш. Неужели дошло?
— Лежать! — вторил Кербет. Ну, наконец-то…
В этот раз не поднялся никто. То ли верили дружинники своим командирам безгранично, то ли силы окончательно покинули уцелевших воинов. Третью очередь пилот выпустил без особой нужды: вряд ли он мог отличить среди распластанных тел живых от мертвых. Зато коней летчик пострелял почти всех. Вероятно, просто так — из спортивного интереса.
Снова оглушительный рев пронесся над деревней. Потом рев превратился в отдаленный-отдаленный гу-у-ул…
Бурцев поднял голову, стряхнул снег с волос. Все! Авианалет закончен. «Мессершмитт» снова становился едва заметной точкой на горизонте. И возвращаться, кажись, больше не собирается. Пока не собирается.
— Опять невидимые стрелы? — Освальд перекрестился.
Рука добжиньца дрожала.
— Опять, — кивнул Бурцев. Ему тоже было не по себе.
Сыма Цзян и Ядвига приподняли головы. Живы… А остальные? Вокруг — по всей деревне валялись недвижимые тела. Неужели полег весь отряд Домаша? Но нет. Когда гул стих окончательно, Бурцев начал замечать слабое шевеление. Слишком слабое… Немногим, очень немногим посчастливилось пережить воздушную атаку.
Люди поднимались, испуганно смотрели вверх, озирались по сторонам. Ошеломленные воины медленно приходили в себя. Бурцев прикинул потери. Убитых, раздавленных, затоптанных — больше половины. Среди уцелевших — две трети раненых.
Много тяжелых.
Юлдус подволакивал простреленную ногу. Воевода Домаш Твердиславич морщился от боли: ему перевязывали левое плечо. Вейко сам обматывал кровоточащую ладонь. Кербет удивленно пялился на пробитый кавказский шлем-танж и машинально утирал снегом красные струйки со лба. Повезло черкесу — пуля прошла по черепу вскользь, только кожу ободрала.
Лошадей осталось десятка два. Все — напуганные, нервные. Прядают ушами, косят глазом, раздувают ноздри. У многих порвана сбруя, седла сбиты набок.
Кровь была всюду, кровь была почти на всех. Однако недавние пленники Юлдусовой засады не пострадали: Бурцев вовремя выбрал для себя и своих спутников более-менее укромное местечко. Вот и отлежались благополучно. Остальные-то падали где придется. Об укрытии мало кто думал.
Домаш приказал заняться лошадьми и тяжело раненными. Потом подошел к Бурцеву. Оправил набухшую повязку, глянул хмуро…
— Тебе знаком этот летающий змей?
Бурцев кивнул.
— Что означают кресты на его крыльях? Он заодно с немцами?
Еще один кивок.
— И много у ливонцев таких… гадов?
Бурцев пожал плечами:
— Мне это неизвестно.
— Жаль… Если эти летающие огнедышащие твари выступают на стороне ливонцев, мечами и копьями одолеть их будет непросто.
Непросто? Оптимист этот Домаш… Бурцев промолчал. Вообще-то он подозревал, что с «тварями» мечи и копья не совладают вовсе. Самолет цайтко-манды клинком на лету не перерубить, копьем не сшибить, да и стрелами его не больно-то закидаешь.
— Значит, так… ты, — палец Домаша ткнулся в грудь Бурцеву, — поедешь к князю Александру Ярославичу. Расскажешь все, что тебе известно. Коня тебе дадут.
— Без них, — Бурцев кивнул на своих спутников, — я никуда не поеду.
— Хорошо. Может статься, и им будет о чем поведать князю. Юлдус!
Татарин подъехал на низкорослой лошадке — посчастливилось спастись степной кобылице. Лук кочевника — в наспинном саадаке, стрелы — в закрытом колчане. В руках — копье с крюком и бунчуком из конского хвоста. Нога Юлдуса уже перевязана. Причем в седле сидеть опытному кочевнику рана ничуть не мешала.