Оборвали:
— Завтра! Все завтра.
— Но завтра может быть поздно, господин. Брат Себастьян подбивает других братьев на бунт. Неспокойно у нас.
— Сработало. Наверху лязгнуло. Тяжелый люк приподнялся.
— Ну?
В проеме возникло недовольное лицо. Каска надвинута до бровей. Но только до бровей. Рядом с каской ствол «шмайсера» — ищет, кого бы поймать на мушку. Но пока только ищет…
Толстую короткую стрелу Бурцев всадил точнехонько промеж глаз — в незащищенную переносицу. Стрелял почти в упор, так что арбалетный болт прошел сквозь череп, как сквозь сгнившую труху.
Звякнуло где‑то за затылком фрица: тупорылый наконечник, уткнулся в каску, приподнял ее так, словно у эсэсовца волосы вдруг встали дыбом. Тугой ремешок каски впечатался в горло, вздернув кверху бритый подбородок гитлеровца.
«Шмайсер» выпал. Губы немца искривились, часто‑часто задергались. Глаза выпучились. С оперенья закапало. А Бурцев уже откидывал крышку люка, отпихивал навалившийся труп. Откинул. Отпихнул. Выскочил на верхнюю площадку.
В центре — пулемет МG‑42. Треногая станина позволяла крутить ствол на 360 градусов. Дальше — прожектор. И деревянный щит с прикрепленным к нему — ого! — полевым телефоном. Связь с Проходом Шайтана? В самом деле: телефонный кабель переплетался с электрическим и, поддерживаемый стальным тросом, тянулся от звонницы к проволочным заграждениям основных позиций цайткоманды. Между прожектором и телефоном — второй номер пулеметного расчета. Или, наоборот, первый. Фриц суетился. К телефону не лез. Понимал — не успеть уже. Одной рукой рвал из кобуры пистолет, другую тянул к веревке, что свисала сверху. Дотянулся, вцепился в узловатый конец… Мля! Это ж колокол! Щ‑щас ка‑а‑ак громыхнет!
И рот эсэсовца уже раззявлен для вопля.
Рот — заткнуть!
Что было сил Бурцев засадил дужкой арбалета фрицу под кадык. Захлебываясь собственным хрипом, фашик осел под треногу МО‑42.
Колокол — остановить!
Всем телом Бурцев повис на потревоженной веревке. Остановил раскачивающийся маятник. И увидел ствол «вальтера». Ствол смотрел в лицо. Привалившийся спиной к пулеметной станине эсэсовец хрипел и держал пистолет обеими руками. Кричать он сейчас не мог, а вот стрелять…
Эсэсовец жал спусковой крючок и…
«Не промажет», ‑мелькнула мысль, холодная, как сама смерть.
…и не дожал.
Джеймс — вот кто не промазал. Брави опередил немца на долю секунды. В этот раз наемный убийца пустил в ход не привычный кольтелло. Нож остался в зубах брави. Хватать его — означало терять драгоценное время. Дзинькнула арбалетная тетива. Короткий болт пригвоздил фашика к деревянному ограждению звонницы.
Немец выронил пистолет.
Бурцев утер лоб.
— Спасибо, Джеймс.
— Не за что, — криво усмехнулся брави. — Не для тебя стараюсь — для себя. Если ты погибнешь, русич, кто мне тогда выдаст секреты Хранителей? Не забывай, ради чего я пошел за тобой.
— Хорошо. Постараюсь.
Все верно. Папский шпион и тайный убийца Джеймс Банд не бескорыстный помощник и не верный вассал. Наемник. И платой за его услуги будет информация о Хранителях Гроба. Но это позже. Когда они разберутся с немцами и вырвут из лап цайткоманды Аделаидку.
Бурцев осмотрелся, прислушался. Было тихо. И тревоги не было. И колокольня с пулеметом была в их полном распоряжении.
И под пулеметом — коробка с лентой на две с половиной сотни патронов. И рядом еще одна — неоткрытая, непочатая. И можно действовать дальше.
Ну что… Понеслась?!
Бурцев развернул прожектор, полоснул лучом по стражам ордена Святой Марии. Те — ослепленные, удивленные, озадаченные — прикрыли глаза руками, опустили оружие, отступили от костров и постов. И попали под удар. В электрическом свете мелькнули арбалетные болты и стрелы лучников, сверкнули клинки, секиры, наконечники копий… Люди Мункыза и дружинники Бурцева навалились со всех сторон. Часовые не вскрикнули, не пикнули.
Все! Бурцев развернул прожектор, убрал свет. Иллюминации больше не требовалось. Спящих тевтонских братьев, полубратьев и кнехтов повстанцы Эль Кудса вырежут в темноте.
Расправа была недолгой. Церковь Гроба и Сен‑Мари‑де‑Латен больше не принадлежала немцам. Но вот остальной город…
Темнело. В сгущающихся сумерках на улицах отчетливо виднелись факелы и фары рыцарско‑фашистских патрулей. От Яффских ворот доносилось лошадиное ржание и рокот двигателей. Похоже, готовился к эвакуации очередной караван цайткоманды. Где‑то у Северной стены вспугнула тишину трескучая очередь. И еще. Грохнула граната. Неведомые нарушители комендантского часа напоролись на патруль. А может, прошла зачистка в подозрительном доме. Потом коротко рявкнул и умолк пулемет в южной части города — за Проходом Шайтана. М‑да, стрельба после отбоя здесь, по‑видимому, в порядке вещей.
Бурцев не без труда выдрал «шмайсер» из рук мертвеца с арбалетным болтом в черепе. Повесил пистолет‑пулемет на плечо. Спустился с колокольни. Бросил коротко:
— Работаем.
Работали споро. Бурангул и дядька Адам при помощи Мункыза сколотили небольшой отрядец из лучших стрелков. Два с половиной десятка человек, вооруженные тевтонскими луками и арбалетами, по подземному ходу отправились к развалинам госпитальерской резиденции.
Снаряды и горшки с порохом, предназначавшиеся для атаки на Иосафатские ворота, Бурцев распорядился пока припрятать в опустевшем арсенале. Посудины с «греческим огнем» подняли на второй этаж колокольни Сен‑Мари‑де‑Латен. Туда Бурцев поставил Хабибуллу, умеющего обращаться с горючими смесями, и бойцов Бейбарса для прикрытия «огнеметчика».
На самой верхотуре — у пулемета — дежурил Сыма Цзян. Любознательный китаец, как и Ядвига, в свое время изучал под руководством Бурцева стрелковое дело, так что, в случае чего, мог и пальнуть. Впрочем, стрелять без крайней необходимости — без очень крайней — Бурцев категорически запретил. У Сыма Цзяна была иная задача: шарить лучом «колдовского огня» по окрестностям, дабы колокольня не вызвала подозрений у немцев.
Теперь предстояла охота за «шайтановой повозкой». Охотников было немного, чтоб не спугнуть «добычу»: Бурцев, Жан Ибеленский, Джеймс Банд, Гаврила Алексич, Дмитрий, Освальд, Збыслов, да еще Бейбарс пожелал пренепременно сопровождать в этой вылазке «каида Василия‑Вацлава». Не доверял ему эмир, опасался предательства. Пришлось брать с собой — такого не переупрямишь.
Вывели из конюшни рослых тевтонских лошадей. Вся группа захвата облачилась в одежды и доспехи орденских братьев и полубратьев. Напялили кольчуги, плащи с черными крестами, закрытые шлемы‑топхельмы. Бурцев сунул в седельную сумку «шмайсер». А вот латные перчатки надевать не стал: без них все ж таки стрелять удобней.