Хрясь! Тресь! Хрусть! Угловатая кабина вздрогнула от богатырских ударов. В плоских окошках появились трещины. Посыпались внутрь осколки прочнейшего плексигласа. Летчик, съежившись, прикрыв голову руками, медленно‑медленно сползал под заднюю раму с бронезаголовником. Да, несладко ему там сейчас… Бурцев по себе знал, каково это — когда над башкой колошматит булава Алексича. Было такое дело в «Пантере»…
— Ну, все‑все, хватит, уймитесь, други! Я поговорить хочу с этим немцем.
Может, об Агделайде что знает фашик? Разгоряченных бойцов пришлось оттаскивать силой. Гаврилу — сдергивать с самолета за ногу. Бурцев влез на искореженное крыло.
— Эй, люфтваффе!
Стукнул окольчуженным кулаком в разбитый фонарь. Знаками приказал пилоту выйти. Тот смотрел на него невидящими, безумными — в пол‑лица — глазами. И тянул из кобуры пистолет…
Вот, мля! Гад, оказывается, не паниковал вовсе, а ждал подходящего случая, чтобы завалить противника! Бурцев отпрянул от кабины. Скатился на землю.
— Ложись!
Это было ни к чему. «Гад» все‑таки паниковал. Бурцев видел, как летчик сунул ствол в рот. Как сразу, не раздумывая, нажал на курок. Как фонарь заляпало изнутри красным и сопливо‑желто‑белым…
Бурцев вздохнул. Упрекнул зачем‑то товарищей:
— Эх вы! Мне ж пленник нужен был!
— Да ладно, Василь, не кручинься. — Дмитрий смотрел ему за спину. — Вон Бурангулка тебе полонянина тащит. Эка важная птица!
Бурцев обернулся. И правда! Прямо как по заказу! Маленький татарский сотник гнал рысью большого тевтонского коня. Сзади — на веревке, едва поспевая за всадником, — бежал связанный… О, это был не простой эсэсовец! Фрицу мешал переставлять ноги длиннополый черный балахон. И не монашеская то одежда — нет, не чернорясный камуфляж, что носил отец Бенедикт. Такой прикид Бурцев хорошо помнил по Нижнему парку и подземельям Взгужевежи. Медиум цайткоманды СС — вот кто это был! Славный улов! Ай да юзбаши, ай да молодец!
Сзади Бурангулового пленника подгонял дядька Адам. А вокруг лучников и их добычи уже вились Ядвига, Сыма Цзян, Джеймс и Хабибулла.
— Лови, Вацалав, — Бурангул, отмотав от седельной луки конец веревки, кинул Бурцеву. Слез с коня.
Объяснил:
— Германца этого мы с дядькой Адамом вырвали у Бейбарсовых мамлюков. Порешить они его сгоряча хотели, да мы подумали, может, тебе сгодится.
Бурцев улыбнулся:
— Правильно подумали.
— И вот еще… — Бурангул сунул руку в полупустой колчан. Извлек оттуда… — Глянь‑ка, что у немца было.
Так‑с, знакомая штучка. Цилиндрическая болванка с резьбой, красный предохранительный колпачок, циферблат… Взрыватель с часовым механизмом! Запал для «атоммине». Да, ошибки быть не могло: точно такой же цилиндрик Бурцев видел на немецком «раумботе» с ядерным грузом в трюме.
Время на часах уже выставлено — четыре минуты. Надо только вкрутить запал, свернуть предохранитель и запустить ходики. Н‑да, четыре минуты… За четыре минуты от ядерного взрыва не убежишь. И не уедешь. Выходит, этот тип в балахоне — смертник? Или? Или как?
Бурцев повертел увесистый цилиндр в руках и, не найдя, куда положить, вернул Бурангулу:
— Пусть у тебя пока будет. Только осторожнее с ним.
Бурангул аккуратно уложил взрыватель обратно в колчан.
— Срежь веревки с немца, юзбаши, — попросил Бурцев.
Пленника освободили. Тот глядел затравленно, исподлобья. Лицо испуганное, изможденное. Запавшие глаза бегали. Глаза слабого, безвольного человека. Да, это определенно не фон Берберг. И не отец Бенедикт. В этих глазах слишком много страха. Убожество ходячее, а не вояка! Неужели таких берут в элитные эзотерические части СС? Или такими их делают там? А ведь и правда… Помнится, отец Бенедикт обмолвился в темнице Санта Тринита, что ментальная поддержка цайт‑прыжков вытягивает из медиумов всю энергетику, все жизненные соки. «Мрут, мрут как мухи», — сокрушался еще штандартенфюрер. Зато таким вот слабовольным медиумом управлять, наверное, легче легкого.
Бурцев подступил к пленнику, спросил по‑немецки:
— Как зовут?
— Курц, — продребезжал тот, — Рудольф Курц.
— Медиум эзотерической службы СС?
Страх в глазах фрица сменился откровенным ужасом:
— Откуда вы можете знать?! Кто вы такой?!
— Полковник Исаев, — в очередной раз выкладывал Бурцев свою дурацкую, но производившую почему‑то неизгладимое впечатление на фашистов легенду. — ОМОН, мля, Красной армии…
«Мля» немец не понял. «ОМОНа», видимо, тоже. «Красную армию» переварил быстро. Рудольф Курц шумно и жадно хватал воздух ртом.
— Я спрашиваю, ты медиум? — поторопил Бурцев.
Отпираться, да в такой одежде, бессмысленно. Рудольф кивнул. Уточнил на всякий случай:
— Я резервный медиум. Не из основного состава. Запасной.
— Плевать! Тебе поручили взорвать Иерусалим?
— Ну… э‑э‑э…
— Цайт‑тоннель тут строишь, да?
Германец растерянно хлопал глазами. Информация о цайт‑тоннеле, похоже, полностью выбила его из колеи. «Полковник Исаев» оказался слишком осведомленным собеседником.
— Вы… Я… Я не понимаю, о чем вы… — Рудольф неуклюже пытался косить под дурачка.
— Не понимаешь?! А зачем таскаешь детонатор к атомному заряду?
Немец бледнел, паниковал, но все еще упрямился:
— Я не…
— Где ваша «атоммине», медиум хренов? Где платц‑башня? И где пленница из Пскова?
— Я не…
— А по зубам?
И жалости нет — есть лишь звериная злость.
А еще разок…
И есть желание знать правду. Любой ценой.
И еще…
Некогда, блин, миндальничать — полная луна болтается над головой, близится полночь. Если не уже…
Рядом одобрительно хмыкнул Освальд Добжиньский. Подобная методика допроса всегда импонировала пану рыцарю.
— Где?! – заорал Бурцев.
Немец лежал на земле в полнейшем ступоре. Выплевывал жидкое красное и твердое белое. Тупо пялился на выбитые зубы.
— Где, мать твою? — Бурцев вздернул медиума на ноги, вновь занес кулак.
И не хватило‑таки арийской выдержки у фрица, измученного нелегкой эзотерической службой. Рудольф заговорил, брызжа кровью с разбитых губ.
— Мина и платц‑башня там, — дрожащий палец указывал за Храмовую гору.
«Там» возвышался замок — не замок, дворец — не дворец. Унылая каменная стена с частыми бойницами и башенками охватывала приличное пространство. Со стены свисали флаги. На флагах — свастика.