— Меня. Мне — что, а Никита запаниковал. Хорошо еще, у него алиби.
— Алиби?
— Мы этот день провели вместе.
— Где?
— Да так — развлекались, — уклончиво сказала Галя, и я так понял, что их связь продолжается, пусть и не на регулярной основе.
Я не имел права на ревность, тем более — на претензии. Помню, в какой напряженке ее держал: ни слова любви, надолго исчезал, а появлялся иногда в непотребном виде, используя ее квартиру в качестве берлоги, куда уползал, когда случались запои. Она была безотказна, мог на нее всегда положиться. Сейчас гадает, наверное, — а с ней и читатель моей исповеди, — чем кончится наша с ней дружеская встреча? А я и сам пока не знаю. Точнее, когда шел к ней, не знал, полагая, что она обабилась за эти годы, став к тому же вместо актрисы директрисой театра — хоть и по профилю, но куда-то вкось. Но теперь, ввиду увеличившегося сходства с эрмитажной присухой… Да и раздразнила меня сучонка случками с Никитой. Я не ревнивец, скорее наоборот, вот только слова подходящего нет, а жаль. Короче, соперничество такого рода вдохновляет на ратные подвиги. Со мной она обо всех других хуях мигом позабудет! Промолчала бы, я б ушел, наверное, а так решил остаться.
О чем не пожалел. Баба каких поискать, дока в этих делах. Вопит, как будто не е… ее, а режут. Слишком, правда, физкультурница. Перехват инициативы: словно не я, а она — мужик. Как вскочит на коня, то бишь на меня, ну, мы и понеслись, забыв про все на свете. Если это и есть земной рай, то синоним ему — смерть.
А что — взять на ней и жениться, а все остальное — побоку?
Разбудил телефон, Галя сняла трубку и тут же передала мне. Еще не соображая, во сне я или наяву, мгновенно узнал его, хоть и не слышал этот голос целую вечность. И сразу вспомнил, как он буравил меня своим взглядом на вернисаже лже-«Данаи». Откуда ему известно, что я у Гали? Или я уже под колпаком? Сон как рукой сняло.
О чем речь, наколол я его тогда здорово, став невозвращенцем, но и он мне нервы попортил дай Бог! И не мне одному: так что, дав деру, я отомстил за всех нас, его подопечных, — можно и так считать. Да и нелепо, решившись на такое дело, думать о карьере ничтожного службиста. Я сжигал за собой все мосты, Галю вот бросил, а здесь какой-то чин из гэбухи — да пропади он пропадом! Тогда и вовсе не следует вылазить из материнской утробы: ведь и родишься за счет кого-то нерожденного, потенциального братишки или сестренки. Любое твое движение за счет кого-то — се ля ви. Оправдывая себя всегда и во всем, представлял тем не менее иногда нашу с ним встречу и его скулеж — доверял вам, мол, как себе, лично за вас поручился, рисковал; с вас как с гуся вода, а на моей карьере крест. Ничего, успокаивал я себя, жив остался. Жив-то жив, отвечал он… — и все в том же роде, до бесконечности. Первое время являлся мне по ночам, потом все реже и реже. А сейчас могу и вовсе отказаться от встречи — как мечтал с ним расплеваться, живя здесь, и вот наконец появилась возможность. Послать на хер — и все дела!
Через час, однако, мы уже сидели с Борисом Павловичем за столиком в «Англетере» на Исаакиевской — самом дорогом в Питере ресторане. Не моя забота: он пригласил, ему и платить. Или им. Но кто они сейчас?
Странно — из всех знакомцев, кого повстречал в эти дни, он изменился меньше других. Если даже мы не постарели, то поизносились за эти годы, а Борис Павлович, мой ровесник, год-два разницы, наоборот — помолодел. Вместо усредненного, безвозрастного чинодрала из гэбухи — энергичный, напористый, крепко скроенный новый русский. Вот кому политический катаклизм, здесь случившийся, пошел на пользу даже физически. Воистину — непотопляемые.
Обошлось без попреков, которые я выслушивал от него в своих антиностальгических снах. Для начала он упомянул совсем другую эрмитажную картину Рембрандта, сравнив мой деловой визит на родину с возвращением блудного сына. Я ему ответил в том смысле, что теперь вправе выбирать родину по собственному усмотрению — хоть остров в Средиземном море. Похоже, был в курсе моих карьерных удач и провалов в Америке, но я решительно оборвал эту бодягу:
— А зачем я вам теперь понадобился?
— Об этом скажу опосля, если вас не раздирает любопытство. Сюрприз для вас будет. А пока что — дружеская встреча.
— Друзьями не были.
— Не скажите. Всегда испытывал к вам симпатию. В Югославии предоставил полную свободу передвижений, а заодно и вашим дружкам. А потом, когда возникли сомнения, пускать ли в Скандинавию, лично за вас поручился, что мне, как вы догадываетесь, стоило, когда вы слиняли. Нет, я вас ни в чем не упрекаю. Это к тому, что нас кое-что все-таки связывает.
— Односторонняя связь. Безраздельная власть вашей организации над человеческими душами. Ваш гипноз — наш страх.
— Той организации больше нет. А у нас с вами все впереди. Как знать, вдруг подружимся? — сказал он загадочно.
— А в качестве кого вы сейчас, если не секрет?
— Частное сыскное агентство. Следователь по особо важным делам.
— Каким именно?
— Ну, к примеру, похищение национальных ценностей.
— А я думал, вы по убийствам, — разочарованно протянул я.
— Нет, этим занимаются коллеги. Но я в курсе: убита ваша знакомая, а подозреваются ваши друзья.
— Один из.
— Подозреваются все.
— За исключением меня.
— А потому сараевское трио, а мог быть квартет. Их, кстати, всех таскали, когда вы драпанули. А что касается алиби, согласен — оно у вас надежное: вы были в это время в Нью-Йорке.
— Как и в случае похищения «Данаи», — упредил его я.
— Странно только, как это вам удалось обнаружить, что картина поддельная.
— Что странного?
— А то, что картина — настоящая.
— Нет! — попался я на дешевый трюк; бессонница — вот нервы и расходились. — На понт берете, начальничек, — сказал я, успокоившись.
— Да вы не волнуйтесь, Глеб Алексеевич. — Единственный в мире, он звал меня по имени-отчеству, от чего я напрочь отвык в Америке. — Это я так, шутки ради. Но что первым заметили — и в самом деле странно.
— Скорее странно, что не заметили до меня.
— Не было никаких внешних, объективных данных, свидетельствующих о подделке. Ведь даже основа картины и та старинная. Преступник раздобыл где-то полотно третьестепенного голландского мастера семнадцатого века, осторожно соскреб живопись и на старом грунте написал свою подделку. Холст прочный выдержал. Кстати, теми же самыми натуральными красками, что и старые мастера. Но все это стало известно только сегодня ночью после тщательной проверки, включая биопсию отдельных фрагментов. С помощью рентгена, микроскопии, рефлектограммы и прочей супермодерной техники. Импортной, понятно. Весь вопрос, как вы ухитрились догадаться, упредив остальных, будучи к тому же специалистом совсем в другой области. Ладно бы это была старинная пищаль…