– Браво, Сиропчик, аудитория у твоих ног! – Виталий доволен.
Германн что-то пошептал мэтру, быстренько приволокли огромный букет хризантем. Пять роскошных лиловых папах на полутораметровых стеблях. Классно.
Вообще, чудесно посидели. Еда отличная, собеседники приятные, тапер что-то душевное наигрывает… И закончили классически. Это называется «по-со-шок», герр Шульц. Да-да, «на до-рож-ку». Правда, по-русски это – стопка водки уже в дверях, но мы-то люди европейские, можем и в баре «на по-со-шок» посидеть. Господи, до чего бестолковых, хоть и проверенных девиц берут в эти валютники! Два раза, раздельно повторила ей: «Мартини», НЕ ОЧЕНЬ сухой, без оливки. Так нет, принесла «Экстрадрай» с маслиной, чувырла!
Похоже, мужикам нужно перемолвиться парой словечек без дам. Что ж, не буду мешать. Шеф сделикатничал:
– Милая, узнай, пожалуйста, нет ли у них сегодняшнего «Нью-Йорк геральд трибюн».
Рыба моя, какой «трибюн» в двенадцать ночи?
– Хорошо, милый.
Побродила по холлу минут пять под неусыпным оком Бритого. Турки как раз вывалились из зала. Тот, что помоложе, двинулся было в Светочкину сторону, так Бритый только пиджаком шевельнул – того как ветром сдуло.
Ну, прощаемся. Спокойной ночи. Danke sch`n! Ручку позвольте поцеловать? Рожи у всех довольные-е… Договорились, значит. Надеюсь, родина не забудет мой скромный вклад в общее дело?
– Не забудет, Сиропчик, я же сказал: отмечу в приказе.
Когда переезжали Троицкий мост, Светочка вдруг почему-то вспомнила дурацкий дневной звонок. Что-то про папазол? Нет, пурген! Немножко поколебалась… И – не стала рассказывать.
Колба вывалилась из рук и сверкающей пылью брызнула по полу. Игорь растерянно посмотрел на Людмилу, уже зная, что она сейчас скажет.
– А потому, что тысячу раз тебе говорили: не бери горячую колбу халатом. – Старшая лаборантка Людочка (сорок два года, не замужем, 88 кг, на данный момент блондинка) любую фразу начинала с середины и абсолютно со всеми сотрудниками разговаривала тоном воспитательницы детского сада. – Где я теперь возьму такую хорошую двухлитровую колбу?
В комнату залетел благоухающий меркаптоэтанолом, похожий на крупного кенгуру Дуденков:
– Ну что, скоро уже чай? – увидел осколки на полу, обиженно надулся и тут же улетел.
– Ладно уж, иди, я приберусь. – Людочка мило-фамильярно подтолкнула Игоря к двери. – Кстати, тебя там, по-моему, уже ищут.
Точно: по громкой связи кто-то из молодых, кажется Юля, с интонациями вокзального диктора уже несколько раз взывал:
– Игорь Валерьевич, вас на отделение, к больному!
– Иду, иду, – буркнул Игорь себе под нос и, хрустнув осколками, вышел из комнаты.
«Ну, гнусный день, гнусный до скрежета зубовного. И откуда только берется эта черная тоска, заползающая чуть свет в мою постель? Свернется на груди – и сама не отогреется, и мне – хоть в петлю лезь. Лежишь с шести утра, таращишься на будильник, стрелка полудохлая еле шевелится, перебираешь в уме, чего в жизни плохого, чего хорошего, аутотренинг хренов… К психиатру сходить? Бред. Русскому человеку все эти заокеанские приятели-психоаналитики – что мертвому припарки. Жлобы. У самих – полторы мысли в неделю, так и те норовят препарировать: „Ах, не находили ли вы в детстве презервативы дома в мусорном ведре? Вот вам и преломление эдипова комплекса в отражении страха будущего отцовства!“ Ух, бред! Слышал по радио – до нас, оказывается, тоже докатилось мировое движение „Анонимных алкоголиков“, в Питере человек двадцать записались. Все, братва, сдавай последние бутылки: грядет поголовная трезвость. О боги, пива мне, пива!»
Больной Сапкин Степан Ильич сидел на кровати, смущенно улыбаясь. Игоря Валерьевича он боготворил, но боялся страшно. Месяц назад в деревне Степан Ильич с братом «под кабанчика» напились какой-то «бавленной» водки, после чего старший Сапкин отправился на кладбище, а у младшего отнялись ноги. Его привезли в Нейроцентр совершенно ошалевшего от такой несправедливости природы. Первую неделю он практически не спал, а только плакал или громко ругался с медперсоналом, ломал капельницы и кидался «утками». Для Игоря этот случай оказался сущей находкой. Аппарат сработал со стопроцентным попаданием, правая нога была уже здорова, с левой пришлось повозиться чуть подольше – сказывалась какая-то давняя травма. Наблюдая, как пытается пританцовывать человек, еще две недели назад имевший вместо ног неподвижные колоды, Игорь порой давал волю своей фантазии. Он буквально чувствовал под рукой глянец новехонького выпуска «Нейчур» (не какие-то там «Письма в редакцию», а специальный номер, с портретом автора!), с сенсационным заголовком: «К вопросу о топологической локализации ментально-психосоматической субстанции человека разумного», что в просторечии означает – «душа находится в пятках не обязательно у трусов».
– Игорь Валерьевич! Добренькое утречко! – Сапкин улыбнулся еще шире. – Я только сестричке сказал, а она вас позвала. Все нормально, уже отпустило.
– Здравствуйте, здравствуйте, Степан Ильич. – Игорь старался не глядеть на шедевр отечественной стоматологии у пациента во рту. – Что-то беспокоит? Ноги?
– Да не-е, сердечко вот прихватило.
Пульс немного частил. «На всякий случай надо бы сделать ЭКГ», – пометил Игорь в своем «склерознике».
– Раньше такое бывало?
– Не-е. Чего-чего, а мотор тарахтит нормально. Доктор, скоро мне домой? Всю задницу уж здесь отлежал.
– Еще недельку понаблюдаем ваши ноги и отпустим.
– Ой, да что там наблюдать? Я хоть счас вам «Барыню» спляшу!
– Спляшете, обязательно спляшете. – Игорь откинул одеяло и быстро осмотрел левую ногу. Динамика явно положительная. Пожалуй, аппарат здесь уже не нужен. – Все нормально, Степан Ильич. Отдыхайте.
– Я за пятьдесят лет столько не отдыхал, как здесь. От безделья – хоть на стену лезь, дурь всякая по ночам стала сниться, – торопливо пожаловался Сапкин, заметив движение Игоря к двери.
Черт, этого только не хватало! Игорь замер, уже взявшись за ручку. Постарался спросить как можно более беззаботно:
– Какая же?
– Гришаня, браток мой, ну, с которым мы…
– Отравились водкой? – сообразил Игорь, потому что историю про Гришаню до мельчайших подробностей знала, кажется, вся клиника.
– Ага, он. Будто сынок у него родился. Хе! – Сапкин оживился, привстал на кровати, заметив интерес доктора. – В шестьдесят семь годочков-то! А бабу я не знаю, баба незнакомая. Помню только, что молодая, рыжая, ляжки толстые…
Игорю стало весело. Он облокотился о косяк двери и с интересом смотрел на больного.
– Так она что, Степан Ильич, при вас рожала, что вы ляжки помните?
Сапкин довольно разулыбался. Его широкое лицо, загорелое и выдубленное, похожее на кусок мятой крафт-бумаги, стало хитро-понимающим: вишь, врач, а все-таки мужик, тоже в бабах толк знает!