Савелий Сергеевич бодро сказал «доброе утро» готовой вот-вот обидеться Матильде, надел халат, открыл небольшую застекленную дверь. Там, в нерабочем «боксе», располагалась сейчас «послеродовая палата». Последние две недели его рабочий день начинался именно с посещения новорожденных. Пятеро слепых Мотиных отпрысков слабо копошились в коробке из-под обуви.
Устройство подходящего гнезда в свое время доставило СССР немало хлопот. В качестве строительного материала Матильде были предложены на выбор: старая мохеровая кофта, обрезок валенка, чья-то дореволюционная муфта, шарф самого Профессора, а также прочая теплая и мохнатая ерунда. Как настоящая женщина и хранительница очага, Мотя потратила на обустройство гнезда более трех суток, остановив свой выбор на экстравагантной смеси, состоящей из муфты и обрывков перфоленты.
– Ну-с, ну-с, как у нас дела? – тоном любящего папаши произнес СССР, подходя к коробке. – Э, батенька, да мы, кажется, глазки уже открываем!
Действительно, один из крысят, самый крупный, правда, еще сильно похожий на крохотного поросенка, мутно глядел сквозь чуть приоткрывшиеся щелочки.
– Поздравляю вас, мамаша, – произнес Профессор, вынимая крысенка из коробки. – Чудный ребенок, вылитая мать! – Деликатный Савелий Сергеевич никогда не заводил с Матильдой разговоров об отцовстве.
То ли после газетного стресса движения Профессора были немного резковаты, то ли взял он крысенка неудачно, но тот еле слышно пискнул.
– Извини, извини, малыш! – СССР аккуратно положил детеныша на место. Матильда сидела на задних лапах и укоризненно смотрела на Савелия Сергеевича.
Он еще раз виновато улыбнулся усатой и хвостатой счастливой матери семейства и вернулся в комнату. Открыл холодильник, доставая приготовленные вчера образцы. Почему так внезапно замерзли руки?.. Савелий Сергеевич обернулся…
…проклятая пещера. За ночь куртка примерзла к полу. Когда он в отчаянии дернул что было сил, раздался треск рвущейся ткани.
– Леха, Леха, Леха, не спи, не спи, не спи… – Он понял, что автоматически повторяет эти слова уже несколько часов, сам того не замечая. Леха не отвечал. Выжирающий силы переход, метель и пять тысяч над уровнем моря за сутки превратили этого двухметрового красавца альпиниста в высохшего седого старичка. Теперь он наверняка спал, не обращая внимания на Савкин бубнеж. Узкая дыра выхода начала сереть. Утро. Утро, а мы живы. Это хорошо. Это чертовски здорово, слышишь, Леха? Нога уже не болит. Это тоже хорошо. Скорее всего она просто онемела от холода или промерзла до кости. До кости. До того жуткого белого обломка, который Савка увидел торчащим прямо над ботинком. Последнее, что он запомнил, прежде чем потерять сознание. Леха, друг, наложил повязку, привязав вместо шины свой трофейный немецкий нож. Дальше – смутно. Очень больно и смутно. Кажется, он еще несколько раз отрубался, пока полз за Лехой по склону. Кто нашел пещеру? Не помню… Потом над головой вдруг мерзко зашуршало и загремело. Во время камнепада Лешке сильно попало по голове. Глаза у него вдруг сделались стеклянные, а из уголка рта потекла розовая струйка. Наверное, он просто от неожиданности прикусил язык, но Савка испугался до тошноты. Кто же, черт побери, нашел эту пещеру?…
– Лешка, проснись, Лешка, – Лешке нельзя спать, у него же травма головы, как он мог забыть. Зина, наш санинструктор, или Нина-санинструктор? – и не вспомнить уже – всегда твердила нам, болтунам и раздолбаям: «При мозговой травме главное – не давать пострадавшему спать!» А нам было до чертиков смешно: мозговая травма. Лешка, пострадавший – это ты. Лешка, не спи, Лешка…
При свете занимающегося утра Савелий разглядел привалившегося к стене товарища. Почему он сидит в такой странной позе? Где его рюкзак? Ах да, Лешкин рюкзак они потеряли еще во время камнепада. Но второй рюкзак цел. Там, в боковом кармане, должен лежать шоколад и курага в маленьком пакете. Тетка Сима присылала маме курагу из Ферганы. Надо достать шоколад и поесть. Надо идти. Савелий начал суетливо шарить вокруг себя руками, попытался двинуть ногой. Колено, как ни странно, сгибалось, и даже почти безболезненно. А вот дальше – как будто кто-то привязал ему пониже колена кусок бетонной сваи.
– Порядок, Леха, сейчас завтракать будем. – Отчаянная попытка придать охрипшему голосу малость бодрости.
В пещере было почти светло. Откуда-то снизу, с ледяного пола, наверное, начал подниматься, затапливая все вокруг, бесформенный, дикий ужас. Савка впервые понял, почему иногда говорят: липкий. Он действительно лип к рукам и щекам. Невыносимо страшно было повернуть голову и посмотреть в угол, туда, где сидел Лешка. Мигом занемевшая шея не позволяла голове двигаться. Чтобы хоть немного отвлечься, пришлось старательно, сантиметр за сантиметром, рассматривать свою замотанную ногу, одновременно отгоняя панические мысли о том, что на высоте 5000 метров над уровнем моря дорог для таких ног, вообще говоря, нет. Искать нас, наверное, ищут… Об этом думать можно. И даже в розовых тонах. Но и не забывать некоторых подробностей. О том, что мы с Лешкой собираемся идти южным траверсом, не знал никто. У Милки четвертого – день рождения. Мы хотели посвятить ей подвиг. Эх, Милка, не плясать нам с тобой столь любимый нами и гонимый родным комсомолом шейк… Брось, брось, у нас в стране – отличные хирурги, починят ногу, как миленькие… Зачем же они все-таки пошли на южный склон? Это был их собственный экспромт, их риск, их непруха… их могила?… Лешка… Не смей туда смотреть, не надо… Окостеневшие шейные позвонки крепко удерживали голову, но вот глаза… Одно мимолетное движение, один только взгляд… Сердце бешено заколотилось, безрассудно требуя дефицитного на такой высоте кислорода. Савка закричал отчаянно, как ребенок, которому внезапно в темноте сказали: «Гав!» Минуту, не меньше, он орал на одной ноте, рискуя порвать голосовые связки. Наверное, где-то в подсознании он уже давно поверил, что Лешка мертв и все Савкино ночное бдение было простым человеческим самообманом: страшно, ей-богу, страшно просидеть целую ночь наедине с покойником… Но ужас-то был не в этом.
Мертвый Лешка сидел у стены, засунув руку за пазуху. И улыбался.
Савелию оставалось полшага до безумия. Там, снаружи, вовсю синел день. Хотелось доползти до оскаленной пасти выхода и, оттолкнувшись хорошенько, махнуть в равнодушную синеву, чтобы не видеть, НЕ ВИДЕТЬ этих широко раскрытых серых глаз и этой мертвой, такой живой Лешкиной улыбки… О! Он даже пополз, пополз и выглянул наружу. И увидел своих убийц. Они стояли вокруг, покрытые снегом, изрезанные черно-синими тенями, с редкими клочьями ленивых облаков. А еще, трезвея от хрусткого морозного воздуха, Савка увидел Путь. Не самый простой и для человека со здоровыми ногами. Но вполне проходимый.
Небольшая скальная полочка тянулась влево метров на пятнадцать, а потом обрывалась как раз над хорошим, пологим склоном. Пушистый, свеженький снежок смягчит падение. Там невысоко, метра два. Зато потом можно ползти…
Стараясь не оборачиваться, он подтянул к себе рюкзак. Достал и аккуратно, не торопясь, привязал к ботинкам «кошки». Нашел шоколад и, не чувствуя вкуса, сжевал две дольки. Низкий потолок пещеры не позволял выпрямиться, поэтому Савелий еще не знал, сумеет ли стоять на ногах. Хорошо, что цел ледоруб. Хорошо, что у него крепкие руки. Если вдруг откажут ноги, он будет цепляться руками… Последние сомнения еще грызли его. Там, позади, остается Лешка. Не могло быть и речи, чтобы тащить его за собой. Тогда что? Запомнить хорошенько эту ледяную пещеру, прийти сюда со спасателями, забрать, обязательно забрать его отсюда. Нельзя, чтобы он навечно остался сидеть здесь и улыбаться…