– Праздник, праздник, да только не про тебя. – Шестаков достал из кармана пачку сигарет и положил на стол. Сейчас он страшно нравился сам себе. – Иди ко мне в «Крысоловы», будут и у тебя выходные…
– А премии даешь? – жадно спросил Гмыза.
– Зависит от улова. – Миша старался не улыбаться. – Вот, например, во вторник прошлый ребята на «Академической» от-тлично поработали, план на сто пять с половиной процентов выполнили, – Витек слушал, вытянув шею, – так я им сразу – два ящика пива выкатил.
Гмыза выдохнул разочарованно:
– Пи-иво… А наличными не даешь?
– Даю, – весело согласился Шестаков. – Да ты не раздумывай, Грымза, дело верное! Да и поздно тебе раздумывать… В историю ты уже попал.
– В какую такую историю?
– Муха, покажи ему, – попросил Шестаков. Сам же он закурил, встал и начал прохаживаться по комнате, напевая что-то себе под нос и пытаясь изобразить чечетку.
– Вот. Прямо на первой полосе, – сказал Толик, подавая Витьке свежий номер «Часа пик». Миша, щурясь от дыма, наблюдал за Гмызой.
Под крупным заголовком «А мы не брезгливые!» помещался темноватый снимок второй бригады «Выборгских крысоловов». Шестаков настаивал, чтобы группу сфотографировали прямо перед выходом в тоннели. По этому поводу у него даже вышел небольшой спор с фотографом и корреспондентом. Газетчики требовали антуража, подвигов, «крутых ребят» на фоне убитых крыс. Шестаков стоял твердо: или «до работы», или никак. Ребята на снимке стояли веселой толпой, неловко засунув руки в карманы, и улыбались в объектив. Откуда-то сбоку таращил глаза застигнутый врасплох Гмыза.
– Это я, что ли?
– Ты. Нравится?
– Ух ты… – Витьку раздирали самые противоречивые чувства. И щенячий восторг при собственной физиономии в настоящей газете. И тихая паника: а вдруг маманя увидит? И действительно решит, что ее родной скромный сынок Витя – один из этих, небрезгливых. Да, в общем, нет, сомнительно, до ихнего захолустья такие газеты не доходят. Туда и «СПИД-ИНФО» через полгода в лучшем случае добирается…
– Чего?
Мишка, оказывается, два раза что-то спрашивал.
– Ключ, говорю, от четвертой комнаты дай! А потом мечтай дальше.
– О чем это я мечтаю? – рассеянно спросил Витек, подавая ключ.
– Ну, не знаю, о письмах поклонниц, наверное.
– А что, вот если вот так, фотография в газете – могут написать?
– Конечно!
– Хм, а адрес откуда берут?
– Темный ты, Гмыза. Они же в адрес редакции пишут. – Шестаков стал в позу и с надрывом продекламировал: – «Здравствуй, дорогая редакция! Пишу тебе в первый раз, потому что влюбилась без памяти в парня, который у вас в углу фотографии, которая напечатана в номере… – Миша заглянул Гмызе через плечо, – от двадцать третьего мая. Прошу тебя, дорогая редакция, передайте ему, что я жить без него не могу и не сплю уже третьи сутки…» – Голос Шестакова дрогнул, Мухин затрясся от смеха, привалившись к стене, и Витька наконец очнулся:
– Ох, ну и трепло же ты, Шестаков!
– Почему трепло? Ты «Семь невест ефрейтора Збруева» смотрел?
Витек предпочел не продолжать разговор о поклонницах. Результат подобных шестаковских «подколок», особенно под хорошее настроение, известен заранее: нахохмит, набузит, натолкает полные уши лапши и уйдет. А ты сиди – дурак дураком, как помоями облитый.
Шестаков мельком взглянул на часы:
– Муха, сходи глянь, может, пришли уже, их встретить надо.
Гмыза моментально навострил уши.
– Кого это встречать? – глянул вправо, на полку. Чрезвычайно грязный, захватанный руками будильник показывал без четверти час. Ночи, прошу заметить. – Вы чего это приперлись в такую познь?
– Фу, Грымза, – Шестаков поморщился, – как можно говорить своим коллегам «приперлись»?
– Какой ты мне, на фиг, коллега? – почему-то разозлившись, огрызнулся Витек. – И зачем тебе ключ от четвертой?
Вот оно, самое сильное качество Шестакова. Другой бы прицепился, завелся, слово за слово, поговорили бы, как мужик с мужиком, в смысле – как равный с равным. А этот – нет. Глянул весело и небрежно, ни словечка ни сказал, крутанул на пальце ключ и вышел. И вот, вроде бы не унизил… Слава Богу, нет в Мишке ничего от чистоплюя-интеллигента, который даже если и сядет с тобой в рваных штанах – водку трескать, матом разговаривать, – все равно глядит не по-нашенски, будто тайну какую-то знает, а тебе ни в жисть ни скажет… Нет, не унизил. Просто на место поставил. Ну и силища…
Ну вот и объявилась причина Мишкиного хорошего настроения. Двое крепких ребятишек в одинаковых черных джинсах и скромных серых курточках («Эге, курточки-то на „пол-лимона“ тянут!» – смекнул опытный Гмыза, любивший потолкаться по магазинам) втащили в коридор длинный ящик с яркими надписями не по-русски.
– Сюда, мужики, – распорядился Шестаков, открывая четвертую комнату. В общем, и комнатой ее назвать – сильно польстить. Так, чулан пыльный, два на три. Раньше спецуху здесь держали, инструмент кое-какой. А сейчас никому и дела нет, что там валяется, даром что дверь крепкая да замок целый.
Гмыза, вытянув шею, следил за диковинным ящиком и умирал от любопытства. Его небогатая фантазия, изрядно попорченная общением с цивилизацией, выдавала версии одна другой страшнее.
Шестаков о чем-то коротко поговорил с одинаковыми ребятами, попрощался, кивнул Мухину: проводи. Потом обернулся, увидел любопытную рожу Витьки, предложил, подмигнув:
– Ну, что, Грымза, сам угадаешь, что здесь, или мне сказать, до чего ты додумался?
Гмыза неопределенно пожал плечами. Не мог же он, в самом деле, признаться Шестакову, что именно такой ящик видел в цирке в 1976 году, когда приезжал с отцом в Ленинград на экскурсию. Очень красивую тетеньку, всю в ажурных колготках и блестках, положили в этот ящик, а потом распилили двуручной пилой. Маленький Витя Гмыза не спал после этого две ночи, несмотря даже на то, что тетеньку почти сразу вынули и она оказалась живой и невредимой.
– Небось думаешь, баба здесь? – заржал наглый Шестаков. Но, увидев обиженное Витькино лицо, сразу перестал: – Ладно, ладно, не буду больше. – Мишино великодушие сегодня не знало границ. – Иди, покажу, чего притащили. – Он небрежно сорвал мудреные защелки и откинул крышку.
Шестаков, конечно, предполагал, что Витька удивится. Но такой реакции предвидеть не мог.
Гмыза осел на пол и схватился руками за горло, как будто его душили. В глазах его стоял ужас.
– Эй, Гмыза, ты что? Муха, помоги! – крикнул Миша вошедшему Толику. – Вот чудила…
Вдвоем они растолкали обалдевшего Витьку, отвели в подсобку и усадили на стул.
– Чего это с ним? – спросил Толик.
– Понятия не имею. Увидел ружья и свалился. Вить, ты чего так испугался? Оружия никогда не видел?