Внутри клубком свившихся змей обосновалась боль.
Перед доньятой на снег упал ломоть хлеба. Она не шелохнулась.
Чёрный ящик исчез. Немилосердно болело всё, каждая жилочка, каждая связка.
Но над головой — небо и тучи. И холод зимы, но холод обычный, вполне такой себе человеческий. И живые люди, пусть даже и такие, как кор Дарбе со своими подданными.
А на санях — груда чёрных обломков: доски, искрошенные в щепу, обрывки шкур.
Её оставили в покое — лежать на снегу, глотать слёзы и смотреть в небо. Не чувствуя мороза, не чувствуя вообще почти ничего, доньята лежала — серые облака вплывали в широко раскрытые глаза, оставляя там влагу, и плыли себе дальше, унося в себе частицу её горя, но — равнодушные, равнодушные, равнодушные…
«Я прошла, — думала она. — Я прошла, я донырнула… до самого дна. Там, на дне, — настоящая я. Но… если увиденное — самая истинная я… как меня ещё носит земля?»
Что творилось вокруг — она не знала. До того мига, как её вздёрнули на ноги.
— Капля Его крови, никто не может спрашивать тебя, что ты увидела. — Северянин был непривычно серьёзен, взгляд тяжёл. — Старое отступает. Оно не сдастся, нам придётся его убить.
«Убить? — содрогнулась Алиедора. — Что он говорит?»
— Капля Его крови выживет, — торжественно провозгласил варвар. — Всё прочее — умрёт.
— Умрёт! — рявкнули стоявшие вокруг них воители.
— А… а я? — пролепетала доньята.
— Если старое в тебе окажется слишком могущественно — оно потянет тебя за собой. — Невозмутимость кора Дарбе ничто не могло пробить.
Потянет за собой?! Ну уж нет. Я уже падала, мне уже шипела в уши холодная тьма…
Алиедора сжалась. Но не как испуганный зверёк — нет, словно готовясь к броску. Кровь вновь весело бежала по жилам, пусть и смешанная с Гнилью.
Нет, это не так. Она умирать не собирается.
«У меня есть многое, — Алиедора прикусила губу, — о чём эти варвары даже и не подозревают. Они не знают, что я увидела там, в колодце… в бездне… неважно, как называть.
Я жива. Я могу сбежать. Я наверняка сбегу. Но уже не так, как из Деркоора. Я должна отомстить. И найти место, где можно обрести силу. Слабых убивают, нет, хуже, их топчут, заставляя наблюдать за триумфом победителей».
— Вставай, доньята.
Знакомый голос.
Алиедора медленно повернула голову, словно с усилием толкая в гору каменную глыбу. Взглянула — над ней, нервно облизывая губы и постоянно потирая руки, покачивался с носка на пятку и обратно не кто иной, как трёхглазый чародей Метхли. Страшный рот с острыми зубами исчез, Метхли вновь выглядел почти как человек.
— Ты здесь, — это был не вопрос, просто утверждение.
Сил удивляться не осталось.
— Здесь, здесь, доньята, — вновь облизнул губы чародей. — Великий кор Дарбе, да продлит Дракон трижды величайший дни его, благоволил поручить мне заботу о тебе.
Алиедора не шелохнулась. Трёхглазая тварь, стоявшая перед ней, не была человеком. Так же, как и она сама, Алиедора. Правильно говорил вожак варваров…
— Забота заключается в том, чтобы как можно скорее открыть уста заключённого в тебе. После случившегося с тобой осталось лишь дать голос крови Дракона… э-э-э… великого, всемогущего. Как же надоело повторять это каждый раз! — шёпотом вдруг пожаловался маг. — Для этого тебя следует провести дальнейшим путём ужаса и боли. Дабы презренное естество… не смотри на меня так, это не я придумал! — вдруг взвизгнул он. — Дабы презренное естество уступило бы место истинной природе. Они страшно радуются, что нашли тебя, доньята. Кор Дарбе даже сохранил мне жизнь.
— Отчего же ты… могущественный маг… служишь ему? — Алиедора с трудом разлепила губы. — И откуда… ты взял… что я доньята?
— Не так уж трудно было прочитать твою память, — сквозь животный страх пробивались остатки чего-то, похожего на гордость. — Доньята Алиедора Венти. Как же, как же, наслышан о твоём семействе…
— Почему ты ему служишь? Ты, могущественный маг?
Метхли отвернулся.
— Его сила превосходит мою. У него есть нечто, гасящее все мои заклинания.
«Трус, — подумала Алиедора. — Тебе бы лежать грудой вываленных кишок на той арене, а не простым солдатам, что верили тебе. Даже презрения на тебя нет…»
— Вставай, доньята. Мне велено бить тебя, — маг втянул голову в плечи, словно нашкодивший дворовый мальчишка.
«Он же меня боится, — вдруг осенило доньяту. — Боится до судорог. Я оказалась чем-то совершенно иным, чем он подозревал. В «главном» он не ошибся, но вот масштаб этой ошибки…»
— Велено — бей. — Она равнодушно опустила голову.
— Не играй, — сдавленно прошипел чародей. — Я не собираюсь из-за тебя отправляться к Дракону раньше времени, как говорят варвары! Если ты будешь слушаться, может, сумею притушить боль…
То, что раньше было капризной доньятой Алиедорой Венти, взвизгнуло от животного ужаса.
— Мне велено бить тебя вот этим кнутом. — Метхли показал жуткое орудие, скрученное из сыромятных ремней. — Я не хочу тебе зла, благородная доньята, и постараюсь облегчить…
— Червяк, — раздался рык самого кора. И как он только сумел оказаться рядом? — Червяк, не достойный ни встречи с Драконом, милостивым, беспощадным, ни жизни в мире, Ему принадлежащем.
У Метхли подкосились ноги, маг бухнулся на колени.
— Пощади, великий…
Варвар несильно толкнул трёхглазого чародея носком сапога, не ударил, а именно толкнул — однако волшебника отшвырнуло на добрый десяток шагов. Не дерзая подняться, завывая от боли, трёхглазый пополз к предводителю северян, точно побитая собака — каковой он сейчас и являлся.
— Хула на Него ещё никому не сходила с рук. Вставай и делай дело.
…Алиедора опять кричала. Вернее, кричала не она — кричало её избиваемое кнутом тело. Боль словно разорвала её пополам — одна часть, та самая благородная доньята, выла, вопила и дёргалась, рискуя вывернуть суставы; а другая, безымянная, живущая за пределом боли, думала, даже не считая сыплющиеся на неё удары.
«Я не могу умереть. Не имею права. Должна выжить. И отплатить. Они не убьют меня, я им нужна. Значит, нужно просто вытерпеть. Кожа заживёт, пусть даже и со шрамами».
Это повторилось на следующий день, а потом на следующий за ним и так далее. Её били, били до бесчувствия, пока снег вокруг не краснел от крови. И лишь когда Алиедора, лишившись чувств, падала лицом вниз, истязание прекращали. Сосредоточенно сопя, обмывали кровоточащую иссечённую спину, накладывали какие-то жгучие мази, отчего Алиедора корчилась едва ли не больше, чем во время экзекуции. Приходил Метхли, подносил к искусанным в кровь губам плошку с водой, с рук кормил маленькими кусочками хлеба.