– А то ты не знаешь, – внезапно сменив тон, проворчал Букашин и устало присел на край верстака, не заботясь о том, что может испачкать свои серые в елочку брюки. – Позвонили мне. Сказали, чтобы гнал тебя взашей, иначе плохо будет. А у меня, братец, семья… Дочка на выданье. Как представлю, что эти скоты до нее могут добраться, прямо наизнанку выворачивает. Какая муха меня укусила… Это ты мне скажи, какая муха тебя укусила? Отстегивал бы им раз в месяц, и было бы все тихо-мирно, чинно-благородно… Работал бы и горя не знал. Чего ты в бутылку лезешь? Маленький, что ли? Не знаешь, как у нас в России дела делаются? Не подмажешь – не поедешь. Заработал – поделись с другими”. Вроде церковной десятины.
– Ты, Валентиныч, мне азбуку наизусть не декламируй, – сказал Валиев. – Россия – это одно, а Чечня – совсем другое дело. Ты хоть соображаешь, на что эти деньги идут? У тебя ведь, кажется, кроме дочки, еще и сын подрастает. Глядишь, как раз поспеет на Вторую Чеченскую. Может, ты меня сейчас подбиваешь заплатить за ту самую пулю, которой его убьют. Об этом ты думал?
– Ты что?! Что ты несешь? – испугался Букашин. – Да как у тебя язык повернулся такое сказать?
– Так ведь это же правда, Валентиныч. Я твоему Валерке только добра желаю, потому “зверям” не плачу и платить не собираюсь. Лучше сдохнуть.
– Сдохнуть – не проблема, – вздохнул Букашин. – Это у них в два счета… Только давай-ка ты занимайся этим где-нибудь подальше отсюда. А то ведь они с меня могут начать, с моей семьи. Я понимаю, что ты про меня сейчас думаешь, но пойми и ты, Русланыч: я-то в спецназах не служил, у меня, кроме милиции, защиты никакой нету, а милиция – сам понимаешь, какая это защита. Загубишь ты меня, Русланыч, ни за понюх табаку. Я-то здесь при чем? Семья моя в чем виновата, что ты из-за денег своих нас под пули подставляешь?
– Эх, Валентиныч, – вздохнул Валиев, но не закончил фразу. По-своему Букашин был прав. Все, чего он хотел, был покой и безопасность. Защищаться он не умел, и нельзя было ожидать, что он пожертвует своей жизнью и жизнями своих близких ради того, чтобы защитить Валиева от поборов. Оружие, которое, может быть, купят на эти деньги, – ерунда. Оружие купят все равно, не на эти деньги, так на другие. Не все такие дураки, как Валиев. Большинству людей своя шкура все-таки дороже шкуры какого-то абстрактного солдата, который, может быть, погибнет, а может быть, и нет. Да и когда еще это будет и будет ли вообще? Конечно, неприятно, что какой-то заезжий кавказец наступает тебе на глотку в центре Москвы, в сердце России, и при этом даже не считает тебя человеком – так, козявка какая-то, дойная корова, тварь бессловесная… Это обидно, но, как говорится, живая собака лучше мертвого льва. Подумав об этом и о многом другом, Валиев молча кивнул и, не откладывая дела в долгий ящик, стал демонтировать оборудование. Букашин немного постоял у него за спиной, глядя на сборы ничего не видящими глазами, а потом тихо вышел из мастерской, притворив за собой дверь.
Валиев распродал оборудование по дешевке, повесил на ворота гаража огромный висячий замок и лично отнес ключ Букашину. Директор таксопарка опять глядел в сторону, и Валиев не стал выяснять отношения. Он положил ключ на стол, сухо попрощался и ушел, чтобы больше не возвращаться. На губах у него застыл горький привкус поражения, руки сами собой сжимались в кулаки, а символическая сумма, которую совестливый Букашин на свой страх и риск выплатил ему из кассы таксопарка в качестве неустойки, жгла карман. Мечта иметь собственное дело рухнула, подстреленная чеченским снайпером.
В начале октября Сергей Русланович привез из Рязани жену и дочь.
Валиев стоял в тени навеса на перроне Белорусского вокзала и курил, засунув руки в карманы кожаной куртки. Ему было жарко, С утра накрапывал дождик, дул пронизывающий порывистый ветер, и, выходя из дома, Сергей Русланович надел теплый вязаный свитер и кожанку. Однако к полудню тучи куда-то ушли, и неяркое октябрьское солнце, постепенно набрав силу, стало припекать плечи и макушку, заставляя Валиева прятаться в тень.
За спиной у него был зал ожидания, впереди виднелись платформы, к одной из которых только что подошла электричка. Валиев напрягся, но тревога оказалась ложной: это был пустой состав, поданный из депо.
Он огляделся, увидев знакомое, уже успевшее набить оскомину зрелище: растянувшись неровной редкой шеренгой, справа и слева от него стояли тепло, не по погоде одетые мужчины с одинаковым искательным выражением на лицах. Некоторые, как и он, курили, другие о чем-то беседовали, сбившись в кучки по два-три человека. Снующие по перрону люди проходили мимо них, как мимо столбов, а они то и дело негромко повторяли: “Такси. Такси берем. Куда поедем, командир? Дама, возьмите машину…” Иногда потенциальный седок кивал, и тогда счастливец, на долю которого выпал заработок, подхватив узлы и чемоданы, торопливо устремлялся к своей машине, увлекая за собой пассажира.
Валиев тщательно прицелился и с трех метров попал окурком в закопченную пасть мусорной урны. Окурок чисто прошел по центру отверстия, не задев край, и через секунду оттуда поднялась ровная голубоватая струйка дыма. Сергей Русланович снова огляделся. На вокзале было пустовато, и он от нечего делать закурил еще одну сигарету, отметив про себя, что распечатанная утром пачка подходит к концу. С тех пор как он закрыл собственную мастерскую и снова занялся частным извозом, жена не уставала повторять, что он слишком много курит. Валиев вздохнул. Он возил пассажиров всего неделю, но ему казалось, что он занимается этим лет десять, не меньше, Это была совсем не та работа, которой ему хотелось бы заниматься. Очень некстати вспомнилось, что в Европе и Америке за баранкой сидят, как правило, эмигранты, ни на что больше не годные и не желающие учиться, чтобы приобрести более престижную профессию.
"Ничего, – подумал он, – прорвемся. Это просто перерыв, коротенькая пауза. Ведь занимаются же , люди бизнесом – и ничего! Гибкости мне не хватает, вот что. Когда-то давно кто-то очень хитрый понавыдумывал правил и принципов, чтобы легче было дураков за нос водить, а я и уши развесил. Вот мне и дали по этим самым ушам… Слишком много задаю вопросов.
Он слегка напрягся и, прищурившись, повнимательнее вгляделся в двоих одетых в кожанки людей, медленно двигавшихся вдоль перрона. Помимо кожаных курток, на них были просторные, тщательно отутюженные брюки и сверкающие даже издалека дорогие туфли. Черты лица на таком расстоянии были неразличимы, но Валиев отчетливо видел иссиня-черные шевелюры и смуглую кожу. Один из кавказцев время от времени лениво затягивался сигаретой. Двигались эти двое неторопливо, словно прогуливались без всякой определенной цели. Проходя мимо дежурного сержанта, они обменялись с ним парой слов, после чего все трое рассмеялись. Сержант, повернувшись к ним спиной, скрылся в здании вокзала.
Он тоже двигался не спеша, бдительно поглядывая по сторонам и барабаня пальцами по прицепленному к портупее микрофону рации.
Кавказцы медленно приблизились к стоявшему на левом фланге высокому, крепкому на вид мужчине лет пятидесяти с сильно выдающимся вперед животом и толстощеким лицом, цвет которого свидетельствовал об отменном здоровье и волчьем аппетите. Заметив кавказцев, здоровяк засуетился. Лицо его расплылось в фальшивой улыбке, плечи неуловимо ссутулились, а рука без задержек нырнула во внутренний карман куртки, вернувшись оттуда с бумажником. Наблюдая за тем, как толстяк на виду у всего вокзала неприкрыто отсчитывает деньги вымогателям, Валиев не заметил, как закурил третью подряд сигарету.