— Полагаю, с нами это случалось гораздо чаще, чем с остальными. Просто мой отец нерегулярно платил за электричество.
Предпочитая тратить деньги на ханку для своего носа или инъекции в вену. Кому что важнее. Я в очередной раз подумал о том, что мы с Линди очень похожи. И о том, как схожи наши отцы, только моему отцу наркотиком служила его работа.
Я взял у нее книгу и уже знал, что проведу за чтением всю ночь.
Наконец, мы переключились на другие коробки. Следующая оказалась набита альбомами и вырезками из журналов, все они были посвящены какой-то актрисе — Иде Данливи. Я вынул из нее афиши: Ида Данливи в роли Поршии в «Венецианском Купце». Ида Данливи в «Школе Злословия». Были и рецензии.
— Послушай, — сказала Линди. — Иду Данливи запомнят, как одну из величайших актрис нашего времени.
— Ерунда. Никогда не слышал о ней, — я посмотрел на дату вырезки. Тысяча девятьсот двадцать четвертый год.
— Посмотри, какая она хорошенькая, — Линди показала мне другую вырезку.
На ней была изображена красивая темноволосая женщина в старомодном платье.
В следующей вырезке было что-то про свадьбу.
На смену вырезкам о фильмах пришли статейки о младенцах. Юджин Данливи Уильямс родился в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, Уильбур Стэнфорд Уильямс — в тысяча девятьсот двадцать девятом. Страницы были испещрены замысловатыми надписями, и местами проложены прядями золотистых волос.
Вырезка от тысяча девятьсот тридцатого года гласила: «Банкир Стэнфорд Уильямс свел счеты с жизнью».
— Он убил себя, — прочитав, воскликнула Линди. — Выпрыгнул из окна. Бедная Ида.
— Он, наверное, был одним из тех парней, которые потеряли все в 'экономическом кризисе двадцать девятого года'.
— Ты думаешь, они жили здесь? — Линди провела пальчиками по пожелтевшим страницам.
— Или, может быть, их дети или внуки.
— Так грустно, — она пролистала оставшиеся вырезки.
На них были еще несколько статей о Стэнфорде, фотография двух маленьких мальчиков, трёх-четырех лет, и ничего больше. Линди отложила вырезки в сторону и полезла вглубь коробки. Достала из нее другую коробочку, открыла ее и вынула бумажные салфетки, которые в ее руках превратились в пыль. В конце концов, она достала зеленое сатиновое платье. Зеленый был очень странным: что-то среднее между цветом мяты и денег.
— Смотри! Это же платье Иды с фотографии.
Она приложила его к себе. Казалось, будто на нее оно и было сшито.
— Тебе стоит примерить его.
— Оно ни за что не подойдет мне!
Я заметил, как она держала его за пожелтевшее кружево, мысленно примеряя на себя. Некоторые бусинки еле держались, а в целом оно выглядело довольно неплохо.
— Примерь, — сказал я. — Можешь спуститься вниз, если переживаешь из-за моего присутствия.
— Дело не в этом, — сказала она, покружившись, и побежала вниз по лестнице.
Я подошел к шкафу и вознамерился поискать что-нибудь интересное, чтобы показать ей, когда она вернется. В отделе для шляп я нашел цилиндр. Примерил его, но на моей чудовищной голове он держался плохо. Я отбросил его на диван. Нашел также пару перчаток и нарядный шарф. Они на меня — с трудом — но налезли. Наверное, у Стэнфорда были большие руки.
Я открыл еще одну коробку и обнаружил там граммофон и кое-какие пластинки. Уже собрался было их вытащить, но тут вернулась Линди.
Я оказался прав насчет платья. Оно было сшито по ее фигуре — именно фигуре, которую она почему-то всегда прятала под футболками и мешковатыми джинсами. Но сейчас, когда сатин и кружева подчеркнули каждый изгиб ее тела, я просто не мог оторвать от нее взгляда. И глаза ее, которые раньше казались мне серыми, теперь были практически одного цвета с платьем. Может быть, из-за того, что я не так много общался с девчонками, но выглядела она горячо. Изменилась ли она столь же сильно, как и я? Или она и раньше так выглядела, просто я не замечал этого?
— Распусти волосы, — сказал я, не подумав. А вдруг это прозвучало странно?
Она скорчила рожицу, но подчинилась, распустила волосы, и они рассыпались по ее плечам огненным водопадом.
Я уставился на нее.
— Боже! Ты такая красивая, Линди, — прошептал я.
Она засмеялась.
— Ну конечно. Ты думаешь, что я красивая, только потому, что… — она осеклась.
— Потому что я уродлив? — закончил я за нее.
— Я не это хотела сказать, — она покраснела.
— Не переживай за мои чувства. Я знаю, что я урод. Разве можно это скрыть?
— Но я, правда, имела в виду не это. Я лишь хотела сказать, что ты считаешь меня красивой, просто потому, что ты не знаком с другими девушками, которые еще красивее.
— Ты красивая, — повторил я, представляя, каково это — дотронуться до нее, какие чувства овладеют тобой, если провести рукой по холодному сатину и ощутить под ним тепло ее тела.
Нужно было прекратить думать об этом. Я должен контролировать себя. Если бы она узнала, как сильно я ее хотел, она перепугалась бы до безумия. Я держал в руках ее зеркало — то самое зеркало. И пока она рассматривала свое отражение, я исподтишка наблюдал за ней, за тем как рассыпаются по спине ее рыжие локоны. Она слегка подкрасилась: вишневая помада и розовые румяна. Впервые. Я себя уверял, что все это было из-за платья, ну не из-за меня же.
— В одной из коробок я нашел старый граммофон, — сказал я. — Можем проверить, работает он или нет.
— Правда? Вот здорово, — она захлопала в ладоши.
И я достал этот старый проигрыватель. На маленькой пластинке красовалось название «Голубой Дунай».
— Вот это, наверное, вставляется сюда, — поставил я иглу на пластинку. — А теперь покрутить.
Но когда я начал вращать ручку, мы не услышали ни звука. Линди выглядела расстроенной. А потом рассмеялась.
— Я в любом случае не умею танцевать вальс.
— Я умею. Мой др… — я замолчал.
Чуть было не проговорился, что как-то раз, когда нам было по одиннадцать, мой друг Трей — по указке своей матери — потащил меня в один местный клуб, на новомодные уроки танцев. Но вовремя спохватился.
— Однажды я видел уроки танцев по телевизору, могу показать тебе. Это несложно.
— Это легко для тебя.
— Тебе тоже трудно не будет, — я достал из коробки перчатки и шарф.
Мне хотелось дотронуться до нее, но я ни в коем случае не собирался поранить ее своими когтями. Я протянул ей руку.
— Можно пригласить вас на танец?
Она пожала плечами.
— Что я должна делать?
— Возьми меня за руку.