Харрисон положил ноги в хорошо начищенных туфлях на блестящий полированный стол, который сменил массивный деревянный стол его отца. Кейн-младший переделал служебные помещения банка, избавившись от богато украшенной мебели отца, так же легко он хотел бы отбросить наследство, которое Харрисон-старший оставил ему и Лэнгтри.
Харрисон как можно быстрее избавился от особняка Кейнов, пожертвовав его Историческому обществу Шайло. Когда через три года он вернулся в город, то построил новый дом, в котором не было теней прошлого. Расположенный на некотором расстоянии от города, его дом из дерева и камня вполне его устраивал. Не имевший богатой отделки особняка Кейнов, новый дом давал Харрисону чувство спокойствия.
За окнами кабинета Шайло погрузился в вечернее умиротворение маленького городка. Посевы овсяницы и люцерны стали для владельцев ранчо заботой первостепенной важности. Планировалось развитие овощеводства, и жизнь стала довольно стабильной. В местных кафе основными темами разговоров были засуха, болезни растений и скота, рыночные цены на скот, на продукты питания и зерно. Мелкие фермеры, намеревавшиеся прикупить земли и заменить оборудование, зависели от Первого национального банка Кейна. Молодые семьи, которые собирались строить собственные дома, и пожилые люди, нуждающиеся в совете относительно пенсионных вкладов, также составляли значительную часть постоянной клиентуры банка.
Харрисон сделал глубокий вдох, стараясь вытеснить из головы мрачные воспоминания о «сделках» своего отца, которые разорили слишком многих. Кейн-старший любил играть чужими жизнями.
Его сыну каждый день приходилось сражаться с этой памятью – люди все время ждали, когда же Харрисон-младший изменится и в нем проявится темная сторона натуры отца. Но Харрисон не изменится. Создав успешную корпорацию и управляя ею, он отдавал свои силы тому, чтобы компенсировать ущерб, нанесенный отцом. Шайло со своим сельским укладом и незыблемыми традициями ранчо навсегда останется его домом. Харрисон не мог отбросить воспоминания о трагическом событии, случившемся с Лэнгтри, причиной которого стала его семья, но он намеревался помочь Фейт Лэнгтри избавиться от ее наваждений.
Потянувшись, Харрисон смахнул пыль с туфли – обувь была итальянской, дорогой и свидетельствовала о том, что обладатель ее многого достиг, возрождая положение и капитал Кейнов. А тогда, в самом начале, Харрисону приходилось жить впроголодь, носить поношенные костюмы и браться за любой приработок, который мог принести еще несколько долларов в его инвестиционный портфель. Первые же успехи помогли Кейну-младшему покончить с трудом чернорабочего, а хорошие костюмы дали свой результат – к Харрисону пошли серьезные клиенты. Оказалось, что ему нравится охотиться за прибылью, он испытывал настоящий спортивный азарт и сомневался в том, что отношения с женщиной смогут доставить ему такое же удовольствие.
Деньги нужны были Харрисону еще и для того, чтобы выследить его мать. Джулия Кейн упорно не хотела быть найденной, и лишь пустота оставалась позади нее.
Острый ум хрупкой женщины, годами ведущей борьбу с депрессией и жестоким обращением, расцвел на обмане. Она с необычайным искусством манипулировала документами, понимала людские пороки и, очевидно, получала удовольствие от своей способности обманывать; свой след ловкая мошенница выстелила западнями и ложными маневрами, каждый из которых приводил к забвению и разочарованию. Используя различные средства, Джулия без труда могла войти в любой образ и быть принятой в любом обществе. Она всегда могла сделать деньги и спрятать их. Будучи финансовым гением, Джулия могла подделывать любые подписи и документы. Если ей было необходимо исказить официальные данные, изменить свое удостоверение личности или получить свидетельство о смерти, она временно устраивалась на работу делопроизводителем. По последним подсчетам Харрисона, имелось двенадцать фальшивых свидетельств о смерти «Джулии Кейн» – все с указанием необычайно трагической причины смерти.
Харрисон научился не доверять очевидному, следы всегда были извилистыми и глубокими, но, как правило, приводили туда, где они начинались. Он не мог дать Лэнгтри мучительную надежду, что их дочь – его сводная сестра – жива. Он не мог увидеть, как они вновь страдают, и лучше пока хранить молчание, до тех пор пока…
До каких пор? Пока не будет найден ребенок? Где? Джулия оставила слишком много следов. Иметь дело с почти криминальным умом его матери – все равно что следовать за мячиком, прыгающим по минному полю. И тем не менее люди, с которыми Харрисон беседовал, говорили, что Джулия казалась абсолютно нормальной. Играя любую роль, Джулия была прежде всего матерью маленького ребенка, которая бежала от тирана-мужа – растлителя малолетних. Джулия добивалась сочувствия и защиты, а потом двигалась дальше. По-видимому, у нее всегда были деньги: ребенок был ухожен и выглядел счастливым. И вдруг, когда девочке исполнилось почти два года, из сообщений детективов стало известно, что Джулия передвигается одна.
Харрисон потратил годы и целое состояние, выслеживая мать, но положительных результатов не достиг…
Харрисон провел пальцем по носу, который позже был сломан еще раз ударом огромного кулака одного задиры, не любившего «этих задавак из колледжа». Бранди, безусловно, следовало внять спокойному предупреждению, но он явно провоцировал драку и не предполагал, что Харрисон ответит на оскорбление кулаками. После стычки Харрисон потребовал, чтобы Бранди извинился, и записной забияка с трудом произнес слова: «Прошу прощения. Ты нормальный парень».
О той драке в темном переулке, как ни странно, Харрисон вспоминал с удовольствием, даже несмотря на то что вышел из нее с ободранными костяшками пальцев и сломанным носом.
Но самым главным и самым приятным приключением его жизни была Микаэла Лэнгтри. Каждая встреча с ней была открытием, Харрисон поражался быстроте ее разума, опиравшегося скорее на инстинкты, чем на логику.
Единственной личной потребностью Харрисона, помимо очевидной финансовой стабильности и стремления вернуть долг Лэнгтри, стало желание расшевелить спрятанную внутри Микаэлы страстную натуру. Он почти чувствовал, как языки ее скрытого пламени обжигают его, накаляют воздух между ними. Для человека, выросшего в стерильной атмосфере холодного дома, открытая эмоциональность Микаэлы была особенно ценна. Ее могли рассердить легкое прикосновение, взгляд или одно слово. Микаэле не нравилось, когда на нее давили или изучали ее, а ему, как он обнаружил, нравилось делать и то и другое.
Поток снежинок проплывал мимо потемневшего окна, унося Харрисона туда, где ему было пятнадцать и где остались пьяные скандалы отца. «Этот похищенный ребенок был моим! Фейт слишком хороша для Джейкоба Лэнгтри, этого неотесанного грубого ковбоя. Я знал, что должен сделать ее моей, и я сделал это однажды ночью, я взял ее силой. Женщины любят силу, запомни это, мой мальчик. Джейкоб так и не узнал, кто отец этого ребенка, а то бы он начал преследовать меня».
Харрисон сделал глубокий вдох, в сердце впилась знакомая боль. Он плохо помнил свою мать; она оставила их, когда ему было пять, и в своих пьяных бурных откровениях отец нисколько не щадил ее: «Твоя мать не могла больше иметь детей, какая-то инфекция после твоего рождения. Она увезла этого ребенка Лэнгтри. Я проклинал ее тогда, ведь я хотел, чтобы этот ребенок вырос и разрушил их благородное семейство. Это было бы самое совершенное возмездие. Я так хорошо все спланировал, а она все разрушила, сбежав с ребенком. Никогда не думал, что Джулия осмелится зайти так далеко».