– Что значит «почти»?
– Пристрелили только очень немногих, по-моему, в основном тех, у кого было оружие и кто пытался сопротивляться. А вот дальше – у меня впечатление такое, что народишко из двух или трёх деревень согнали всем скопом в одно место, какое-то время подержали, а потом, похоже, чем-то отравили. Но следов инъекций я пока не нашёл. Значит, их или чем-то напоили, или, что, по-моему, гораздо вероятнее, локально распылили здесь какое-то отравляющее вещество. И скорее всего в виде аэрозоля, а не газа. Кстати, возможно, именно из-за такого способа умерщвления трупы так хорошо сохранились на жаре. Но точнее это можно будет сказать только в лаборатории. Мы тут взяли несколько тел на исследование, отвезём в Луанду, вскроем и поглядим, где тут собака порылась… Но тут есть и ещё кое-что, что меня лично сильно насторожило…
– Что именно?
– Получается – убили не всех. Многих не хватает. Мы с военными уцелевших местных уже спрашивали. Они говорят, что минимум человек полтораста попросту пропало с концами. Потому что их нет среди убитых. То ли их увели или увезли с собой, то ли ещё чего. И ещё один момент – у меня сложилось такое впечатление, что захваченный народ тщательно осматривали и отбирали. А уничтожили тех, кто оказался явно старше 50 лет, мелких детей, младше 10 лет, сильно истощённых, с явными признаками увечий и разных хворей и прочее…
– Выходит, они пленных брали? Ну ни хрена себе. Интересно, зачем им пленные? В качестве заложников?
– Вот это-то как раз самое интересное, майор. Если они не собирались их есть или использовать как заложников, то напрашивается вывод – или в качестве дармовой рабочей силы, или, скажем, на запчасти. Чёрт его знает, может, в США нынче цены на донорские органы поднялись до откровенно заоблачных.
– Так, понятно. Давай-ка, герр доктор, быстро заканчивай и вали в Луанду. А то не нравится мне всё это…
Действительно, кто же сейчас поймёт, что у этих пиндосов на уме? Мы ещё с дозимних времён перестали получать какую-либо достоверную информацию с территории США. Сначала, как видно, обидевшись на весь остальной мир (они до этого лет двадцать тужились и напрягались, тщетно пытаясь по одному уничтожать своих «потенциальных противников» дистанционными и неядерными средствами и вести информационные войны практически против всех, но так ни разу и не смогли выиграть такую «войну в астрале» вчистую, вспомните хоть ту же Югославию, Осетию 2008 года или то, что было через пять лет), они наконец ввели жесточайшую цензуру на любую информацию. Глухие «фильтры» были поставлены на СМИ и Интернет, включая блоги собственных граждан. А иностранным СМИ вообще запретили работать на территории США, потому что иностранные журналисты, по их мнению, прямо или косвенно занимались шпионажем и содействовали террористам в подрыве безопасности самого «справедливого» и «мирного» государства в истории. Причём было это ещё до памятных терактов и начала Иранской кампании. А когда начались боевые действия, штатники вообще закрылись от всего мира, закономерно сделав ставку на изоляционизм. Потом Интернет и глобальные информационные системы в одночасье кончились, а ядерные удары и Долгая Зима довершили дело.
С тех самых пор о жизни в США мы почти ничего не знаем. Те сусальные ролики, что они иногда передают за рубеж по официальным каналам, проходят по категории оголтелой геббельсовской пропаганды, поскольку сводятся к одной-единственной, очень нехитрой, идее: «Мы лучше всех и ещё всем вам покажем». К тому же наши аналитики, изучавшие эти «новостные» материалы, в конце концов пришли к выводу, что эти «репортажи» по большей части представляют собой хитрые цифровые монтажи, в основе которых кадры, многие из которых, как оказалось, были сняты ещё в 1990-е. И зачем (и в расчёте на кого?) они это делают, совершенно непонятно, тем более что сохранившееся телевидение сейчас по большей части кабельное. При этом, как водится, вода всегда находит дырку, и информация, доходящая из Мексики и Канады, была, в общем-то, противоположна американскому официозу. По этим данным получается, что США в последние годы пострадали нисколько не меньше остального мира, и совершенно непонятным остаётся вопрос, а чем они, собственно говоря, так уж отличаются от всех остальных в лучшую сторону?
Так что, по здравом размышлении, пиндосы сейчас могут кого угодно неприятно удивить. Но то, что они начали активно брать пленных, – это, откровенно говоря, новость. Они что там у себя, вернули рабовладение, действительно разбирают захваченных людей на органы или получают из них вкусное и питательное протеиновое желе? Чёрт его знает, поскольку сейчас случается даже то, чего раньше и в пьяном бреду не могло быть…
– Что в эфире? – спросил я своего сержанта Георгиева, который в последнее время что-то активно колдовал над своей рацией. – Что-нибудь интересное есть?
– Я их, тарищ майор, слушаю с момента, когда мы сюда подъехали. Радиопереговоры идут всё время, но они короткие и односложные, а может, кодированные. Похоже, что их солдаты переговариваются между собой, а также с экипажами вертушек и штабами. Все солдаты друг друга называют исключительно по номерам. Все номера пятизначные, начинаются на «0» или «00», а команды они получают элементарные – типа, «номера такие-то, выдвиньтесь туда-то и усильте наблюдение». Ну и ответы идут соответственные, типа, «выполнил» или «выполняю». В стиле плохих роботов из старого кино, короче говоря.
– А штабы и вертолётчики?
– У тех кодовые имена, их главный именует себя «Янки-2», а пилоты – «Сокол-7», «Ястреб-11» и ещё что-то типа того. Они говорят побольше, но явно не хотят сболтнуть лишнего – в переговорах полно непонятных слов и кодовых обозначений.
– Про захваченных людей или пленных они что-нибудь говорят?
– Нет. Зато много говорят о погрузке какого-то продовольствия.
– Что именно?
– Всё время торопят с погрузкой. И отчитываются, типа, «Сокол номер такой-то» принял на борт тридцать контейнеров с продовольствием…
– Так. Помехи ставят?
– Да вроде нет. А зачем? У местных же и раций-то толком нет…
– Понятно, – сказал я, глядя, как фургон с медиками медленно разворачивается и уезжает восвояси. И тут же над кучей трупов замелькали чайки или ещё какие-то морские птицы вроде них, до того державшиеся на некотором расстоянии.
– Закопать бы покойников-то, – высказался я. – А то непорядок.
Барабанов на это только махнул рукой, мол, плюнь, майор, всех не зароешь, и сказал:
– Поехали. То, что вас интересовало, находится чуть дальше…
Мы попрыгали обратно на броню и двинулись за их «газиком».
На самом краю деревни, где уже начинались довольно густые джунгли, обозначились следы серьёзного боя – воронки, следы танковых гусениц, россыпи стреляных гильз от стрелкового оружия. Было и несколько трупов местных вояк, которые ещё не успели убрать.
– Вот тут, – сказал Барабанов, когда мы наконец подъехали к самой большой из воронок. Воронка была до боли знакомая – песок оплавился и потемнел, словно от ОДАБа. Знакомая картинка – в Сербии, на той мёртвой базе, была точно такая же. Неистовая Данка тогда ещё в ней долго ковырялась сапёрной лопаткой… Выходит, агрегат опять взял да и самоликвидировался… Зашибись…