Прижав свитки к груди, учитель поспешил покинуть комнату. Он почувствовал, что вот-вот разразится гроза, и очень не хотел присутствовать при этом.

– Мехмет, покинь нас, – приказал визирь.

– Слушаю и повинуюсь, – поклонился юноша.

О, как ему хотелось остаться и защитить друга! Ибо он, как и учитель, отлично понимал, что сейчас произойдет, но, увы, не мог спорить с визирем, чтобы доказать, что Хасану не нужны ни политика, ни своды законов. Что душа Хасана – это душа художника, чуждая интриг и хитрости, что она отзывается на все грани красоты мира… Увы, Мехмету оставалось лишь удалиться. Впрочем, он решил, что непременно спрячется за дверью и постарается сделать так, чтобы Хасан увидел его. Чтобы почувствовал, что его поддерживают хотя бы мысленно.

Не дожидаясь, пока Мехмет покинет комнату для занятий, Рашид наклонился над столом и начал рассматривать пергамент, где рядом со словами учителя резвились птицы, а каждый листик дерева был изображен куда более ясно, чем записаны великие законы.

– Сын мой! – Визирь старался сдерживаться. – Я вижу, что ты все так же поглощен занятиями, недостойными сына царедворца, как и ранее. Я вижу, что презренное ремесло маляра для тебя куда интереснее великих знаний, которыми должен обладать тот, кто хочет посвятить себя служению народу.

– Отец! – А вот Хасан даже не пытался сдержаться. Ибо разговор этот был, увы, не первым и даже не сотым. – Я не тот, кто решил посвятить себя служению народу! Ваша политика мне скучна, слова законов звучат для меня не понятнее длинных и древних заклинаний… В каждом цветке я вижу куда больше жизни и прекрасного, чем во всех знаниях царедворцев, вместе взятых. Никогда, слышишь, отец, никогда я не хотел быть тем, кто управляет судьбами людей. Никогда не хотел быть советником властителя, пусть даже такого уважаемого, как Темир Благородный, да пошлет ему Аллах долгие годы мудрости и спокойствия!

– Это хотел и хочу я, сын! И я не прошу тебя чего-то захотеть и чем-то начать интересоваться. Я приказываю тебе это! Ты должен стать царедворцем, чтобы со временем возвыситься до советника или визиря. Бери пример со своего старшего брата, Бедр-ад-Дина, который стал преемником вашего дяди, когда тот удалился от дел.

– Но я же не Бедр-ад-Дин!

– И это печалит меня, сын. Ибо тот, на кого я никогда не возлагал никаких надежд, стал достойным моего уважения, стал истинным политиком и мудрецом. А тот, в кого я вложил всю свою душу, оказался презренным маляром…

– Но, быть может, – это и есть моя судьба?

– Судьба сына визиря?! Судьба наследника великого рода?!

Голос визиря сорвался на крик. Хасан был единственным, кто мог в одно мгновение вывести из себя спокойного и уравновешенного Рашида. Никогда и ни на кого не кричал Рашид. Вернее, ни на кого, кроме младшего сына. И лишь собственный крик остановил его. Сделав над собой невероятное усилие, визирь вновь заговорил спокойно.

– Запомни, Хасан! Ты станешь моим советником в тот день, когда придет твоя девятнадцатая весна! И горе тебе, если ты дашь мне хоть один неверный совет. А до тех пор ты обязан впитать все знания, какими должен обладать хранитель мудрости! А о цветочках и птичках приказываю забыть! Равно как и о том, что значит даже само слово «рисование»!..

Как ни мудр был визирь Рашид, но его разума не хватало, чтобы понять собственного сына. Увы, так бывает куда как часто. И многие сыновья вынуждены подчиняться суровой воле старших, калеча при этом собственную душу в угоду родителям. Далеко не у каждого хватает душевной силы, дабы оставаться самим собой. Хотя, быть может, правильнее было бы говорить не о душевной силе, а о разуме, мудрости… Ибо куда проще изучать и уложения, и хитрости политики, и движения души человеческой, и законы, по которым создано все живое в этом мире… Но, увы, для этого надо быть более мудрым, чем был семнадцатилетний Хасан…

Приговором стали для Хасана слова отца. Уже давно ушел визирь из комнаты для занятий. Уже высохли слезы на глазах его сына. Но слова «забыть о том, что значит даже само слово “рисование”» еще звенели в воздухе.

И в этот миг не видел Хасан для себя никакого выхода. Ибо подчиниться отцу он должен был, но не мог…

Макама вторая

С ужасом слушал слова визиря и Мехмет. Ему даже не надо было подслушивать – ибо Рашид говорил столь громко, что это куда правильнее бы назвать криком. А представить кричащим визиря Рашида Мехмет не мог – на это недостало бы воображения у любого.

Не мог представить Мехмет и Хасана усердным учеником… О нет, усердия Хасану было не занимать! Но представить Хасана не рисующим Мехмет был не в силах. Ибо младший сын визиря рисовал всегда – он даже рисовать научился куда раньше, чем писать…

– Да пощадит Аллах всесильный душу моего друга! – пробормотал Мехмет.

– О чем ты, мальчик? Что случилось? – раздался за спиной юного Мехмета голос Валида, мудреца и младшего брата царя Темира [2] .

Мехмет замялся. Он колебался, стоит ли рассказывать о том, что его друг не может найти общий язык со своим отцом. Но, с другой стороны, может быть, мудрый Валид – а он действительно был необыкновенно мудр – сможет вразумить визиря. К тому же уважаемый мудрец был также и дедом Хасана, хотя поверить в это, увидев их вместе, было весьма непросто. Рассказывали, что некогда Валид, тогда еще мальчишка, учился вместе с царем Темиром у какого-то удивительного учителя. И одним из прощальных даров этого наставника стала вечная молодость.

Чуть запинаясь, в попытках подобрать самое точное слово, Мехмет рассказал Валиду все.

– А сейчас, о уважаемый, он приказал забыть даже само слово «рисование». И кому? Человеку, который только этим и живет!.. Он бы еще приказал ему руки отрезать!

– Ну, не стоит так сгущать краски, юный Мехмет. Надеюсь, что у визиря Рашида хватит разума отменить свой суровый приказ… Быть может, я потолкую с ним… Не волнуйся за своего друга, мальчик. Занимайтесь усердно. Думаю, тогда сердце сурового визиря смягчится.

И Валид удалился. Мехмету показалось, что он бормочет себе под нос что-то о вечной борьбе отцов и детей. Но даже простых слов «я потолкую» хватило, чтобы вселить надежду в душу юноши.

– Хасан! Хасан! – закричал юноша, вбегая в комнату для занятий.

Тот поднял голову и печально посмотрел на друга.

– Ты слышал, Мехмет?! Он запретил мне рисовать!

– Я слышал, друг. Но, думаю, что скоро все-все поменяется! Я, прости меня, болтуна, рассказал об этом мудрецу Валиду! Он обещал потолковать с твоим отцом!

О, и Хасан и Мехмет прекрасно знали, что Валид никогда слов на ветер не бросает. Значит, и в самом деле мудрец как-нибудь улучит минуту для того, чтобы воззвать к разуму визиря.