Альбом, непременный спутник странствий почтенного живописца, был тотчас же извлечен из складок платья, весьма, к слову, плотного для этих теплых краев. Вот уже открылась мастеру белизна чистой страницы, вот уже грифель заскользил, отражая образы, все яснее встающие перед мысленным взором мастера.
Вдохновение поглотило художника. Хасан, уже несколько минут наблюдающий за ним из-за толстого ствола дерева, удивлялся и радовался тому, как похож этот великий, знаменитый мастер сейчас на него, простого ученика. Похож и решительными движениями грифеля, и неудовольствием при виде того, что рука не может в полной мере отразить замысел… Похож просто тем, что точно так же не расстается с бумагой и грифелем ни на миг.
«Аллах милосердный, Мехмет был прав! Этот человек поймет меня с первых слов… Нет, не бояться его следовало мне. Дóлжно было ждать его у дороги, всматриваясь в даль. Должно было припасть к ногам учителя, дабы позволил он наслаждаться общением с мастером. О да, и мне, конечно же, не стоило запираться в пыльной тиши библиотеки ради того, чтобы выдержать экзамен… Думаю, никакого экзамена и вовсе не будет!»
Душа Хасан запела. Говоря по чести, он много раз уже ощущал себя не совсем таким, как его приятели и сверстники. И более далеким, и более замкнутым, и более суровым. Сейчас же он увидел, что великий мастер точно так же сосредоточен на своих идеях, точно так же даже посреди прогулки напряженно думает о грядущей работе, так же готовится к ней.
«Но, увы, есть и отличие… Для него весь мир вокруг есть источник вдохновения… Мастер не копирует слепо то, что видит, пытаясь придать ему жизнь… Он пленен образами, что живут в его душе, в его разуме… Именно они есть плод его воображения, и именно их он изливает, претворяя в жизнь свой замысел. Аллах всесильный, дано ли будет мне, несчастному, когда-либо такое же умение?..»
Юноша следил за тем, как художник покрывает линиями листок за листком, и в душе его ожила белейшая из всех видов зависти – зависть ученика к учителю.
«О, каким бы счастьем было увидеть, что он создает, над каким полотном работает! Нет, я не хочу, более того, я боюсь показывать ему свои школярские, ученические работы. Но хотя бы побеседовать с ним… Понять, как из подмастерья рождается мастер, как никому не известный творец становится знаменитым и уважаемым… Понять, что, кроме вдохновенной души и усердия, нужно для этого…»
О, если бы мог сейчас услышать мысли своего сына визирь Рашид! Он бы усмехнулся в усы и подумал, что из мальчика-мазилки вырос человек, желающий не просто рисовать, но человек, желающий возвыситься своим мастерством. И пусть это не мастерство царедворца, интригана или знатока всех и всяческих законов! Но имя мастера точно так же бежит впереди него, как имя придворного мудреца. И точно так же значит для окружающих столь много, что иногда вызывает почтение одним лишь звуком шагов. «О, мальчику, – подумал бы отец, – хочется быть великим! Значит, кое-что в его душу я все же вложил!»
Да, сейчас сомнений в этом не было – вложил, и очень много вложил. И прежде всего, неосознанное, но от этого не менее сильное желание доказать всем, и в первую очередь визирю, что и он, его младший сын Хасан, достоин уважения и внимания. Достоин того, чтобы его имя, как имена его старшего брата и отца, произносилось всегда вместе со словом «почтенный».
Но сейчас совсем иные мысли мучили и радовали Хасана. Великий мастер, о радость, оказался точно таким же человеком! Лишь изумительное мастерство и необыкновенное воображение выделяло его из множества людей. И это не могло не вызывать восторга в душе юноши. А мучило его сомнение в том, что наставник позволит хоть словом перекинуться с мастером-живописцем.
И тут в памяти Хасана всплыли слова его друга: «Кто тебе может это запретить?! Мудрый Георгий?» О да, ему никто этого запрещать не будет. Кроме, должно быть, него самого…
– И долго ты собираешься прятаться, мальчик?
В голосе Георгия звучала улыбка. Юноша покраснел и возблагодарил Создателя за то, что в сгущающихся сумерках этого почти не видно.
– Учитель… Но я не прячусь…
– Мой юный друг… Даже если бы я не знал тебя вот уже год, и то сразу бы понял, что ты здесь, в густой тени платанов, следишь за нашим гостем, гадая, будет ли он столь щедр, чтобы одарить тебя одним лишь мигом своего внимания.
– Это так, – еще ниже склонил голову Хасан.
– Мальчик, ты, должно быть, весь пропитался духом затворничества в нашей холодной библиотеке и забыл, что в стенах школы нет и не может быть запрета на беседу мастера с учеником…
– Я помню это, учитель… Я боюсь лишь, что наш гость столь занят, что не сможет уделить мне ни мига.
– Наш гость мудр. Он знает, что в веках живет лишь тот мастер, у которого есть ученики. И он позволил, чтобы ты впредь всегда сопровождал его и присутствовал при всех наших беседах. Думаю, что стать учеником великого Еруна Ван Акена – вовсе не так уж скверно для такого юного безумца, как ты.
– Аллах великий, учитель! Да я о таком и мечтать не мог!
– Ну, пока об этом речи нет. Но, повторю, ты сможешь присутствовать при всех наших беседах, и именно тебе я доверю сопровождать мастера по пыльным залам холодной, но такой уютной для тебя библиотеки!
И учитель растворился в наступившей тьме. Безмолвно стоял Хасан в густых сумерках под платанами, не зная, как вознести благодарность за такой щедрый дар наставника.
О, как же удивился Мехмет, когда утром увидел своего друга на площадке для тренировок!
– Хасан, безумец! А как же твои занятия? Почему ты не спишь в обнимку с книгами, а, подобно нам, простым смертным, снова стал учеником мудрого Георгия?
– Именно потому, дружище, что наш наставник – сам мудрый Георгий. Он сделал мне подарок столь драгоценный, что я даже не в силах выразить это словами. И теперь душа моя подталкивает тело к тому, чтобы укрепить силы. Ибо мне дано разрешение – ты только представь, Мехмет! – присутствовать при беседах великого мастера с нашим учителем… Но этого мало – учитель сам, понимаешь ты, сам поручил мне сопровождать нашего гостя в скитаниях по библиотеке… И, если Аллах будет милостив, быть может, мне дано будет стать учеником самого Еруна Ван Акена…
Мехмет слушал друга с улыбкой, но в глубине души готов был вознести стократную благодарность Аллаху всесильному за то, что теперь безумие, а вернее, одержимость Хасана сослужит добрую службу. И в этом – о, Мехмет даже не сомневался – видна была рука наставника столь же мудрого, сколь и щедрого.
«Да пребудет с тобой, о Георгий, милость Аллаха всесильного на долгие годы!» Да, Мехмет беспокоился о своем друге, беспокоился о его разуме и силах. И рад был, что ему не пришлось делиться этим беспокойством с наставником. Ибо это смахивало бы на наушничество. А прослыть ябедой, как в детстве, Мехмету очень не хотелось…
– Ну что ж, Хасан, если так, то нам следует быть усердными и здесь, на песке площадки, и за трапезой…