«Да и будут ли такие? И нужна ли эта мазня хоть одной живой душе?» – вновь в разуме Хасана послышались слова Айны, теперь злые и – о, Аллах, это не может быть истиной! – даже, пожалуй, завистливые.

Хасан понял, что не в силах долго терпеть это раздвоение, слышать эти голоса, одному внимая, а другой отвергая. Что еще миг – и он просто сойдет с ума. И потому он неведомым ему самому усилием воли выбросил из своего разума тихий голос статуи и сосредоточился на словах мастера. Тот продолжал набрасывать эскизы, как поражающие своей удивительной гармоничностью, так и вызывающие нешуточный страх.

– Это ключ, учитель? – едва слышно спросил Хасан.

– Да, мой друг, это ключ. Но не просто ключ, а ключ к вечной истине.

– Но почему же в его ушке висит человек?

– Он наказан за грех любопытства. И потому обречен на вечную погибель.

Рисование, похоже, утомило мастера. Или, быть может, устали лишь руки, ибо художник отложил перепачканное перо и начал разминать тонкие чуткие пальцы. Хасан сдвинул листок ближе к себе и у нижнего края листка увидел слово «Босх».

– Что это, о мастер?

– Мой юный друг, – светлая улыбка озарила лицо живописца. – Так я именую себя, когда подписываю рисунки. Некогда я писал «Хиеронимус-живописец», но эти слова были столь длинны, что руки уставали от них более, чем от самого рисунка.

– Но ты же Ерун Ван Акен!

– Конечно! Но Ван Акенов – живописцев много! А любому из нас приятно, когда знают не о его дяде, брате или отце, а о нем самом…

– Понимаю…

Хотя вряд ли Хасан понимал всю глубину слов великого мастера. Да и была ли в том нужда? Ибо пример высокого, воистину беззаветного служения искусству был столь ярок, что не нуждался в долгих пояснениях. Человек, вынашивающий грандиозный замысел и столь простой во всем, что не касалось рисования, вызвал у юноши больше, чем уважение, он вызвал поклонение.

– Ну что ж, юный мой Хасан, нам следует продолжить наши занятия. Разминка вышла недурной. Да и наброски, думаю, пойдут в дело. А сейчас воздадим дань уважения рассказу чинийского путешественника.

И господин Ван Акен, великий Босх, вновь вернулся к вертикальным столбцам иероглифов, которыми были покрыты страницы книги.

Хасан же не мог успокоиться. То, чему он сейчас был свидетелем, походило более на чудо, чем на тяжкий труд. «О великий Аллах! Как же изощрен разум этого человека, если простое повествование странника может вызвать к жизни столь… чудовищной силы образы? Но где же мне, простому мальчишке, найти источник подобного вдохновения? Как стать таким же, как этот седой и сухопарый гений?»

Юноша встал и неторопливо пошел вдоль стеллажей. Инстинктивно он двигался в дальний угол библиотеки, чтобы оказаться как можно дальше от изваяния. Только сейчас Хасан заметил, или, быть может, то была игра теней, что каменная девушка не поддерживает тяжелый узел волос на затылке. Теперь юноше казалось, что она вынимает из пучка волос нечто, напоминающее рукоять кинжала.

«Нет, только не смотреть туда! Куда угодно – на книги, в огонь камина, на руки мастера!..» Ужас все дальше уводил Хасана от привычного уголка с тяжелым столом. Здесь книжные полки были толще, а книги, чудовищные создания из пергамента и кожи, более походили на камни, чем на средоточия знаний.

– Я думал, что знаю в библиотеке все уголки, – пробормотал донельзя заинтригованный Хасан. – Но эти сосуды знаний я вижу впервые. Что же это?

Взгляд Хасана приковала чудовищная рукописная инкунабула в переплете из толстой черной кожи. Ни виньеток, ни украшений, ни даже медного замка не было на ней. Лишь сияли золотом буквы «Малеус малефикарум» [6] . Увы, юноша никогда не был силен в языке латинян. Он понял лишь, что здесь повествуется о ведьмах.

И тут взгляд Хасана скользнул на нижнюю полку. Книга, что лежала там, размерами могла поспорить с этим латинским трудом, но была украшена куда богаче, и, по счастью, оказалась написана на знакомом юноше языке. Ярко-красные буквы сами собой сложились в заглавие: «Наставление о даре любовном, о силе истинного чувства и мастерах, что знают великую тайну оного чувства и великого счастия, дарованного тому, кто не боится отдать свою жизнь для его постижения».

– О Аллах! – Увы, ранее Хасан никогда столь часто не призывал на помощь повелителя всех правоверных. – Оказывается, есть и такое наставление. Должно быть, оно растолкует мне, как избавиться от наваждения, которое окутывает меня каждый раз, когда я вижу этого истукана. Быть может, здесь я найду заклинание, которое поможет избавиться и от ее голоса в моем разуме…

С превеликим трудом Хасан смог донести тяжеленный том на стол у окна. Ему на миг показалось, что его каменная дева покосилась на него и пожала плечами. О, конечно, то была лишь игра света и тени. Во всяком случае, так изо всех сил убеждал себя Хасан, раскрывая «Наставление…»

О, как будет потом бранить себя мудрец Георгий, когда увидит эту книгу раскрытой!

Но сейчас Хасан с наслаждением перевернул первую страницу и прочел: «Посвящается каждому, кто тяготится тоскою любовною и готов отдать все свои силы тому, чтобы избавиться от оной…»

– О да, это книга создана для меня! – воскликнул он.

И услышал еще один голос, женский, любимый, тихий: «И для меня».

Макама двадцать вторая

Услышал, как ни старался бежать от этого. И как можно было не услышать эти слова – произнесенные специально для него!

Но Хасан закрыл ладонями уши и принялся за новую книгу. Должно быть, она увидела свет не один десяток лет назад. А быть может, и сотня лет с тех пор уже набежала – одни слова порой были написаны непривычно, смысл других же был совсем иным. Но все равно это было захватывающее, необыкновенное чтение!

Под обложкой из толстой кожи неведомый автор собрал не одну сотню преданий о великом чувстве, что в разные годы и в разных странах зовется одним и тем же словом – любовь. Но, кроме преданий об истинной и верной любви, не знающей границ и расстояний, были здесь и молитвы разных народов о даровании взаимного чувства и об избавлении от гибельного влечения, описания снадобий, что излечивают душевную тоску и даруют любящим минуты необыкновенной страсти и невероятного блаженства. Словом, то была книга преудивительнейшая.

Даже ее строки обладали колдовской силой – Хасан более не слышал голоса изваяния. Он столь увлекся описанием легенд, что, казалось, не услышал бы даже грохота грома над своей головой. И чем дольше читал юноша, тем более близко к сердцу принимал все, что гласили витиеватые старомодные строки.