Взбунтовались женщины. Собственно, не все пятьсот представительниц прекрасной половины, активно кричали и гремели посудой всего десятка три, но остальные наблюдали за всем происходящим со стороны, и было понятно, что их дальнейшие действия будут полностью зависеть от развития событий.
– Какого хрена нас этой баландой кормят? – кричала жена капитана Петруненко, размахивая пластиковой миской. – Это что – еда? Для детей еда? Да у хорошей хозяйки свинья такого есть не станет… Правильно я говорю, бабы?
– Правильно! – подхватили двое или трое молодых лейтенантских жен, остальные ограничились неопределенным гудением.
– Да что вы мнетесь, как целки? – Петруненко замахнулась и швырнула миску в полковника, тот уклонился, миска ударила в стену и отлетела в сторону, оставив на ней белесую вязкую массу. – Сам-то небось…
– Да… конечно… свою семью небось кормит!.. – подхватила активная часть женской толпы. – Сволочь…
Это было нечестно и несправедливо, семья полковника питалась с остальными из одного котла, но объяснять это сейчас было бессмысленно – получилось бы, что он оправдывается. У него потребуют доказательств, и даже если он покажет на этот ужин тарелки своей семьи, ему все равно заявят, что это он прикидывается, что у него в люксе есть своя кладовая, из которой он и сам питается, и жену свою с сыном подкармливает.
И самое обидное заключалось в том, что кладовая и вправду была. Генерал-майор Федоров планировал провести время в изоляции со вкусом и без особых лишений. В объемистой комнате за кабинетом находились стеллажи с выпивкой и ящики с консервами, мясными, рыбными, фруктовыми. Там даже запасы французской минеральной воды.
Если бы кто-то из этих взбесившихся баб увидел запасы, убедить их в том, что сам полковник и его семья не вкушают от сих изысков, было бы невозможно. Логика, как обычно, была простая и понятная – если бы у нее, у Таисии Петруненко, была такая возможность, то она ни на секунду не задумалась бы. Ей всегда было очень легко выбирать линию поведения, весь мир для нее делился на Таисию Петруненко с дочкой и весь остальной мир, состоявший из лохов и сволочей.
– Что, нечего сказать? – взвизгнула Петруненко. – Видите, нечего ему сказать! Язык проглотил…
– Таисия, – попытался образумить супругу капитан Петруненко, но та лишь пренебрежительно отмахнулась:
– Это ты его бойся, мудила, это он для тебя начальник, а для меня… Он же меня похитил, между прочим. Он преступник! Кто он такой вообще?
Петруненко толкнула в плечо стоявшую рядом жену лейтенанта из группы техников, та неуверенно кивнула.
– Вот, и остальные согласны. Ты чего здесь раскомандовался, полкан? Ты бабой своей командуй, в своем люксе. Еще нужно разобраться, чего это тебе такие хоромы достались. Сколько там у вас на троих комнат? Четыре? Пять? А мы с Березкиными вшестером в одном кубрике. Это справедливо? Я вас всех спрашиваю – справедливо? Кто вообще решил, что он имеет право на такое жилье?
– Таисия… – повторил капитан Петруненко, но в голосе его не было ни уверенности, ни твердости. Похоже, что внутренне он был согласен со своей женой. Пусть не готов был высказать свое недовольство вслух, но сцены, которые жена устраивала ему каждый день, плюс сцены, разыгранные ночью, когда шепотом она язвила, называла супруга тряпкой, мелким засранцем и прочими обидными прозвищами…
Капитан продолжал считать, что полковник Иванченко имеет право приказывать, но вот о еде и жилье… Постепенно капитан стал подозревать правоту своей супруги, пусть не на все сто процентов, но все-таки… В кубрике было тесно, ребенок Березкиных по ночам плакал, требуя своего щенка-таксу, которого в бункер не взяли, дочка Маша тоже начинала хныкать, издерганная постоянными истериками матери, – все это нужно было как-то решать. Ведь должен быть какой-то выход из этой ситуации. Справедливый, но позволяющий решить проблему с жильем для семьи Петруненко как минимум.
– А пойдемте, глянем, как полкан со своей бабой устроился! – провозгласила Таисия. – Кофеек небось пьет, в сигаретке себе не отказывает, не то что мы, убогие… Пойдемте, бабы!
Петруненко шагнула к выходу из столовой, несколько женщин шагнули за ней следом. Офицеры, стоявшие перед дверью, неуверенно попятились. Остался стоять полковник Иванченко и капитан Ермаков.
– Что стоишь, не хочешь пускать? – крикнула Петруненко. – Все видели – боится, не хочет… Что ты там прячешь? А? Кто тебя королем тут поставил? Свои звездочки можешь в сральник выбросить, ничего они тут не значат, так я говорю, бабы?
– Та-ак… – прозвучало гораздо громче и явственнее, чем минуту назад.
– Что ты тут за фашистскую диктатуру установил, урод? – распаляясь еще больше, кричала Петруненко. – У нас демократия! Демократия у нас! Так я говорю?
– Та-ак! – теперь уже и несколько мужских голосов присоединились к воплю. – Та-ак!!!
– А выборы устроить! Выборы! – Петруненко уже кричала изо всех сил, надсаживаясь. Ее лицо покраснело, шея напряглась. Во все горло: – Выборы покажут! Выборы! Чтобы по справедливости! Не хотим жрать из общего котла эту мутотень… Не хотим же?..
– Нет, не хотим!..
– Пусть все запасы поделят. По-честному поделят, поровну. И каждая хозяйка пусть сама готовит на свою семью что захочет. Так?
– Так!!!
– И курить чтобы не запрещали! Моду взяли – запрещать! Долой! Выборы! Выборы!
– Вы-бо-ры! Вы-бо-ры! Вы-бо-ры! – подхватили уже несколько десятков женщин и несколько мужчин, как показалось полковнику Иванченко.
– Пусть полкан сразу выбирается из хором, пусть поселится в кубрик, как все. Или даже в казарму к солдатикам, ничего, потерпит его шалава, вон уже две недели в люксе живет… Пусть теперь отвыкают! – Петруненко кричала, размахивая руками, словно дирижировала толпой, и толпа начинала вести себя, словно единый организм, словно животное, которому указали жертву. Еще немного, и эта тварь бросится вперед, сметая все на своем пути, устанавливая справедливость и порядок.
– Уйди с дороги, ублюдок! – крикнула Петруненко полковнику Иванченко. – Ты не можешь стоять на пути всего общества, не имеешь права! Ты никто – сучок с погонами, и все! Я не служу в армии, и армии уже нет. Значит, нужно все решать голосованием. Справедливо и честно!
– Честно-честно-честно… – рычала толпа.
Контрактники, рядовые и сержанты, пока держались в стороне, им пока было непонятно, как можно такое кричать в лицо полковнику – самому полковнику, коменданту базы. Им и в голову такое не могло прийти, дисциплина, вбитая в голову, понятия субординации, угроза наказания делали невозможным неповиновение Иванченко, но постепенно в их головы пролезет мыслишка – а ведь правда, ведь теперь за полковником не стоит вся армия и все государство. Теперь ничто не угрожает любому, кто пошлет Иванченко подальше.
Он просто человек, поймут солдаты. И просто человек, который может не больше, чем любой из них. Пока эта мысль еще не пришла, но в любой момент… В любой момент, подумал с тоской полковник Иванченко.