Он поднял глаза и крепко сжал стиль.
Лицо у нее было как у Мирани. Но волосы длинные, ниспадающие на плечи пышными локонами.
— Мне надо работать, — тихо проговорил он.
— В тебе нет желания заканчивать эту работу. — Она взяла его за запястье и вынудила встать. Пальцы у нее были ледяные, скользкие. — Пойдем со мной.
Они вышли в Город, поднялись на крепостную стену. Над головой высились каменные Архоны; Царица Дождя повела его вдоль длинной череды к статуе Расселона, они взошли по лестнице и сели на колени к гигантской фигуре. Над ними высился каменный торс, неподвижные глаза на широком лице смотрели в сторону гор.
— Если бы он мог плакать, — прошептала она, — из его слез набралась бы целая река и напоила народ.
— Камни не могут плакать.
— Неужели? — улыбнулась она. — Я могу сделать так, что камни заплачут. Могу раскачивать и сотрясать горы. Могу наполнить водой вены этого мира, и пустыня покроется цветами, сухие земли превратятся в зеленый сад. Могу усеять безводную степь родниками. Только попроси.
— Что с моим отцом? — прошептал он. — И с Мирани? Грозит ли им опасность?
Царица Дождя прижала палец к губам и улыбнулась. Он понял — она ничего не скажет, и у него упало сердце. Она проговорила:
— Посмотри на него. Его плоть превратилась в лед. — На невыносимо страшный миг Сетису показалось, будто она говорит об отце, потом он заметил, что она смотрит на Расселона.
Статуя заблестела и вдруг превратилась в чистую глыбу льда, в замерзшую воду, пронизанную лабиринтом туннелей и скважин, и начала оседать, обваливаться, рушиться, медленно истекать водой; пальцы стали короткими обрубками, черты лица постепенно сгладились до неузнаваемости.
— Раскаяние — это стеклянная гора, — прошептала Царица, и ее холодные губы коснулись его уха. — Она скользкая, неприступная. Но в сердце ее скрыта огненная звезда.
И тогда он увидел ее в глубинах фигуры, в толще льда, — пылающий сгусток красного света. Протянул за ним руку, но пальцы наткнулись только на холодную скользкую броню Архонова тела.
Пальцы Архона поймали его за руку и крепко стиснули.
* * *
Шакалу, кажется, тоже снился сон. Глядя, как грабитель вздрагивает всем своим длинным телом, Орфет пососал сухой камушек и сказал:
— Не разбудить ли его?
Лис, завернутый в одеяло, пожал плечами.
— Пусть спит. Если разбудить человека, когда он видит дурной сон, он его запомнит.
Музыкант кивнул.
— В пустыне меня тоже мучили кошмары. Я шел, как в бреду. Вокруг меня что-то копошилось, чудовища, звери, женщины, которых я знал, мужчины, которых я предал. — Он угрюмо хмыкнул и подложил хвороста в костер. — Никто из нас не жил как надо, Лис.
Рыжеволосый бандит потер лицо ладонью.
— Мало кому это удается. Но если предаешь живых, они хоть не преследуют тебя в сновидениях.
Орфет с любопытством обернулся.
— А мертвые преследуют?
— Еще как. — Лис поглядел на Шакала. — Вот как вожака, например. Слишком они тонкокожие, эти аристократы. После первых нескольких гробниц почти все мы к этому привыкли. К запаху, к тишине, к спертому воздуху — хоть от него краем глаза видишь то, чего на самом деле нету. Мелькание, шорохи всякие. Но чаще всего об этом не думаешь, больше заботит, как вынести товар, как избежать ловушек… ну, хотя бы некоторых. Однажды какая-то ржавая штуковина выскочила из стены и разорвала человека в клочки. Прямо у меня на глазах.
Он ухмыльнулся и сплюнул.
— Ему устроили роскошные похороны. Вожак со злости вышвырнул из гроба старого Архона и положил на его место Меласа. Похоронил, как царя. Но сам он к этому никогда привыкнуть не мог. Нет, не к покойникам, не в них дело. К тому, что он грабит мертвых. Мне кажется, когда он пошел против своего сословия, то намеренно решил стать нижайшим из низких, назвался именем зверя, которого все презирают. Как будто сам себя ненавидит. Оттого у него и кошмары.
— А что он видит? — спросил Орфет.
— Кто знает?.. Он редко об этом говорит. Видит что-то. Называет их Фуриями. Как тех тварей с железными крыльями в театре.
Костер потрескивал. Как будто услышав его, Шакал что-то прошептал во сне и заворочался. Лис нахмурился.
— Он говорит, когда-нибудь они схватят его и поквитаются. Знаешь, сидя в той клетке, я подумал: вот оно, настал час.
* * *
Дверь распахнулась; в комнату вошла служанка с подносом и поставила его на маленький латунный столик. Позади нее стоял солдат с копьем наизготовку. Мирани подскочила.
— София! Что происходит?
Девушка уныло, безнадежно пожала плечами.
— Ей нельзя с вами говорить. Это приказ. — Солдат торопливо увел служанку.
Мирани сверкнула глазами.
— Это полное неуважение! Вы знаете, кто я такая? Я требую встречи с Гласительницей!
Но дверь уже захлопнулась. Повернулся ключ. Ее гневные слова канули в пустоту.
С тяжелым сердцем она села на кровать и поглядела на окно. Оно было грубо заколочено досками. Сквозь щели пробивались косые полоски солнечного света, металась в поисках выхода случайно залетевшая бабочка. Мирани с мрачным видом закуталась в шаль.
Уже два дня Девятеро сидели запертые в своих комнатах. Она видела остальных только на Утреннем Ритуале, который должен был совершаться каждый день, но девушки были в масках, и охрана следила за ними так пристально, что ей никак не удавалось не только передать записку, но даже перемолвиться словечком.
Однако голос Гермии, произносивший ритуальные слова, был полон мощи. Только так она могла показать подругам, что всё остается по-прежнему, что Молчание хранится нерушимо.
Мирани подошла к подносу. Есть не хотелось, но завтрак — это хоть какое-то занятие. Скука стала невыносимой.
Она взяла ломтик сыра, надкусила. Так не может тянуться долго. Аргелин страшно разозлился на Гермию, кричал, проклинал ее, чуть не ударил, но Гермия сохраняла спокойствие. Бог больше не изречет ни одного слова, сказала она, пока не будет объявлено перемирие.
С ней согласились все девушки. Они решили действовать сплоченно.
Мирани задумалась. Кое-кто из жриц готов держаться до конца, у других же характер послабее. Крисса. Каково ей сидеть взаперти, одной, когда не с кем поболтать, пошушукаться?
Она отложила сыр, взяла булку свежего хлеба, разломила.
Изнутри выпал клочок папируса.
«Мирани! Он xoчem разделитъ нас. Предлагал мне стать Гласительницей. Я ответила — не на его условиях. Он сказал, с Гермией всегда может чmo-нибудь случиться. Он боится потерять всё. Не верь емy. Будь сильной, Мирани. Хранu Молча-ние. Я связалась с Джамилем. Он nридет».