Он оттолкнул двойника.
— Отдай звезду, — прошептал двойник, вздернув подбородок и склонив голову набок в нахальном жесте, который все ненавидели, а Сетис знал это и потому повторял его снова и снова. — Отдай.
Сетис облизал пересохшие губы и кивнул.
И бросил звезду в лицо самому себе. Она, словно вспышка, пронизала его отражение, обожгла болью, он вскрикнул, как будто воистину стал своим отражением. Потом звезда с шипением упала в колодец и исчезла.
Перед ним никого не было. На душе стало пусто.
Ему казалось, будто он отшвырнул прочь самого себя.
* * *
Аргелин схватил маску и сорвал ее с Гермии. Его руки дрожали от гнева, лицо побагровело, глаза пылали огнем. Он сунул маску в руки Мирани.
— Надень.
Она не шелохнулась.
— Надень, говорю!
Но Мирани не слушала его. Обернувшись к Гермии, она тихо прошептала:
— Как много времени прошло с тех пор, как мы были здесь вместе, ты и я.
* * *
Вода в Колодце кипела и подымалась.
— Брось туда звезду! Орфет! — закричал Сетис.
Музыкант и его двойник, пошатываясь, стояли на самом краю. Один из них, напрягая все силы, отвесил другому могучий удар; вода забулькала, и в тот же миг Орфет остался один. Он сгорбился, потом победоносно ухмыльнулся Сетису.
— Никто меня не одолеет, — прохрипел он. — Никто, даже моя треклятая никчемная натура.
Лису приходилось нелегко. Двойник прижал его к земле, он кричал, отчаянно вырывался. Голубая звезда выкатилась у него из кармана, Сетис подхватил ее и швырнул в Колодец.
В тот же миг на берегу остался один Лис, распростертый на мокрых камнях.
— Теперь у нас не осталось ничего, кроме последнего дара, — сказал Алексос, затем поднялся, вскочил на край Колодца. — Возьми того, кого ты выберешь, Царица Дождя. Решение всегда остается за тобой. И я больше никогда не украду его у тебя.
* * *
Аргелин развернулся.
— Возьмите оружие. Пора заканчивать этот балаган.
Один из солдат выбежал.
В тот же миг Мирани взглянула на Гермию, та выхватила у нее маску, высоко подняла ее и решительным, бережным жестом надела на лицо девушке. Темнота накрыла ей глаза, холодная бронза обожгла скулы. Она ощутила внутри себя присутствие Бога; его презрение поднималось, как вода в колодце, переливалось через край, и, несмотря на обет молчания, он нетерпеливо заговорил ее устами.
— Думаешь, тебе под силу убить меня, Аргелин? Думаешь, Бога можно убить? Я жив и разговариваю с тобой. Тебе не бывать царем. Никогда не бывать. Разрушь мое Святилище, уничтожь Оракул — ты всё равно услышишь меня. Я буду говорить в твоих снах. Берегись того, кто встанет с тобой лицом к лицу. Разве сможет кто-нибудь противостоять скорпиону, забравшемуся внутрь, или змею, свернувшемуся кольцами в твоем же собственном сердце?
* * *
Шакал сложил руки на груди.
— Ждешь, что я буду драться с тобой? У меня нет против тебя оружия.
Его двойник под маской холодно улыбнулся, он прекрасно это знал.
— Другие повели себя грубо. Ты отвечаешь иначе. Я этого и ожидал. Ты лучше знаешь меня.
Шакал кивнул и сделал шаг вперед.
— К тому же они боятся. А я тебя не боюсь.
— Ты меня ненавидишь. Ты ненавидишь сам себя.
— Я ненавижу того человека, каким меня сделал Аргелин.
— Никто не сделал тебя грабителем, кроме тебя самого.
Их голоса были так похожи, что Сетис с трудом понимал, кто из них говорит.
— Ты — это безжизненная пустыня. Я погружался в твои глубины. Вкапывался в тебя сквозь песок и бесплодную землю. И отыскал иссушенный труп, завернутый в золотые покрывала, со сладким голосом и светлыми волосами, холеный и разукрашенный. Вокруг него я видел груды сокровищ, но все они гнили и разлагались. Все, кроме самых ярких драгоценных камней, кроме золота.
— А я видел, как мертвые ходят за тобой по пятам, будто крысы. Их ненависть не так страшна, как моя. И твоя.
Сетис уже не различал, где кто. Оба были настоящими, были одним и тем же человеком, стоящим по грудь в клубах пара, возносящихся из Колодца. Вода поднималась и бурлила, в глубине ее одна за другой взрывались звезды. Алексос спрыгнул с края колодца на землю и сказал:
— Скорее, Орфет. Помоги ему. Он не может уйти от себя самого.
— Помочь? А с какой стати я должен ему помогать? — Орфет не двинулся с места. — Он бросил нас умирать в пустыне, Архон. Разве ты забыл?
— Ты хочешь отомстить? Так отомсти же. Спаси его, Орфет. Он никогда тебя не простит.
Сетис ахнул. Двойник Шакала схватил грабителя могил и потащил к бурлящим водам. Они остановились на берегу, потом двойник вспрыгнул на барьер, ограждавший Колодец.
— Закончи свою жизнь, — сказал он. — Для нас обоих. И протянул руку.
Шакал медленно взял ее и поднялся на шаг. Лицом к лицу стояли они на самой бровке. Сетис вскочил и с внезапной решимостью вскарабкался на барьер. Оттолкнул двойника, схватил за руку настоящего человека.
— Не слушай его! Стой!
Вода оказалась миражом. Колодец представлял собой всего лишь пустую расселину.
Она уходила в бездонные недра земли, и внизу, в неизмеримой глубине, всё еще падали три звезды. Они были так далеко, что от них на поверхность долетали только крохотные искорки света. От этого зрелища у Сетиса закружилась голова. Ему почудилось, будто какая-то сила тянет его вниз, за пределы мироздания, — сила грозная, чудовищная. Он закричал. Двойник Шакала прыгнул ему на спину, тонкие пальцы впились в плечи. Что-то острое пронзило его — раз, другой. Юноша пошатнулся, оглушенный болью.
Шакал подхватил его, толкнул к Орфету. Сетис качнулся, и мучительная боль охватила его, будто огонь. Падая на руки Орфету, он заметил, что Шакал нанес удар по своему собственному отражению.
Он вложил в этот удар всё свое презрение и ярость, вырвал у двойника из рук острый и длинный осколок алмаза и швырнул его самого в расселину.
Существо визжало, цеплялось за пустоту, за потрепанную маску и иссушенные кости, за тонкие пряди светлых волос, рассыпавшиеся в пыль. Потом упало.
Шакал пошатнулся.
На миг его лицо побелело от изнеможения; казалось, он тоже вот-вот упадет, как будто страшная дуэль лишила его последних сил. Но Лис крепкой хваткой удержал его на краю бездны.
За спинами у них послышался оглушительный рев. Колодец наполнялся водой.
— Архон.
Крик Орфета, еле видимого среди клубов пара, подхлестнул Сетиса. Юноша хотел пошевелиться, но невыносимая боль оказалась сильнее. Вода помутнела от его крови. Над ним сомкнулась чернота, и у нее был голос Орфета.