Из черных прорезей за ее приближением следили живые глаза.
* * *
Великан не ошибся: были и другие.
Они шли по равнине наказаний. Аргелин неумолимо тащил мальчика вперед, не останавливаясь ни на шаг, невзирая на его протестующие крики.
Тут человек стоял по шею в озере с вином, но стоило ему опустить голову, как темная сладкая жидкость уходила вниз. Там женщина усердно строила дом из влажного песка, но едва она заканчивала, как стены высыхали и осыпались. Пара стариков, невидимых друг для друга, катили по тропе камень. Они толкали его в разные стороны и не обращали внимания на Алексоса, пытавшегося им это объяснить. Писец трудился над длинным свитком, расстеленным на песке, как широкая дорога. Он непрерывно писал, что-то бормоча про себя.
— Что ты делаешь? — спросил Алексос, подтаскивая Аргелина ближе.
— Перевожу. — Писец не поднимал головы от иероглифов.
— Скоро ты закончишь?
Переводчик заморгал, потом в изумлении поднял глаза на нежданных гостей. Глаза были подслеповатые, светло-голубые. В зрачках, словно звездочки, мерцали желтоватые искры.
— Я не могу остановиться. Если прекращу — мир погибнет. Разве не видите? Это история нашего мира.
Несмотря на спешку, без устали гнавшую его вперед, Аргелин спросил:
— Это она тебе сказала?
— Это чистая правда. — Писец снова склонился над свитком Они заметили, что местами пергамент осыпался, был изгрызен жуками. На месте ярких картушей с древними именами зияли рваные дыры.
— Каким проступком ты заслужил такое наказание?
Ответил он не сразу. Быстро мелькало перо.
Потом сказал:
— Я перенес золотой дар из ее храма в сокровищницу моей семьи.
Аргелин невесело рассмеялся.
— Не слишком ли суровое наказание за мелкое воровство? Какие же ужасы она готовит мне? — И потащил мальчика дальше.
— Пойдем. Ты все равно не сможешь освободить всех.
— Я бы смог. — Алексос уныло плелся за ним. — Но ей это не понравится. А ведь ты не хочешь сердить ее, верно? Ты уже придумал, что ты сделаешь, когда мы придем к ней? Просить ее — бесполезно. А предложить ей ты ничего не можешь…
— У меня есть ты, чокнутый мальчишка. — Генерал вгляделся в расстилавшуюся впереди темную равнину. — И кое-что еще.
— Что же? — Казалось, Алексос сгорает от любопытства.
Генерал мрачно смотрел вперед.
— Любовь, — сказал он. — Жгучая, как лихорадка.
* * *
Голос звучал искаженно.
— Он возвращается. Приходит в себя.
Он ощутил во рту сладковатый вкус и сразу узнал его. Это был вкус воды из Колодца Песен. Кто-то поднес эту воду к его губам, он отпил и вспомнил пригоршню хрустальной чистоты, которую торопливо проглотил там, за пустыней. Та вода растворила внутри него некий туго завязанный узел, унесла прочь оживших мертвецов из ночных кошмаров, помогла преодолеть извращенную ненависть к самому себе, отравлявшую ему сны.
Он поднял глаза на тройную маску Бога.
— Это ты? — прошептал он.
Но это был не Бог. Пелена перед глазами затрепетала и распалась; он очутился в комнате, залитой солнечным светом, и вокруг него стояли Сетис, Ретия и Лис.
Шакал облизал пересохшие губы. Его тошнило и трясло, он совсем обессилел, но не намеревался показывать этого никому. Он собрал все силы и выдавил холодную улыбку.
— Кажется, я еще не умер, — прошептал он.
* * *
Лицо в маске склонилось к Мирани.
— Не подходи ближе.
— Гермия?
— Ты знаешь, кто я такая.
Да, она знала. С длинных ногтей капала вода, синее платье мерцало и переливалось, как морские волны. Несмотря на влажную жару, Мирани содрогнулась. Царица Дождя бесстрастно взирала на нее сверху вниз.
— Это не Сады…
— Верно, не Сады. Там ты уже побывала. И сама это знаешь. — Крокодилья морда немного приподнялась; голос Царицы Дождя стал сумрачным. — Именно здесь ты и остановишь Аргелина.
Голос Мирани задрожал, но она храбро заявила:
— Но как? Убью его? Мы же и так все мертвы, разве нет?
Царица рассмеялась. От ее смеха содрогнулся Храм, по неглубоким лужицам на полу пробежала рябь. На платье к Мирани уселись стрекозы.
— Есть и другие пути. Сделай так, чтобы он всё забыл.
— Что забыл?
— Гермию и ее смерть. Тебе поможет вот это.
Одна рука вытянулась; влажные пальцы протянули ей плеть. Мирани сглотнула, потом стала карабкаться по ступеням. За мокрыми сандалиями тянулся след из водорослей. На вершине она протянула руку, взяла тонкий стержень, и на миг ее пальцы коснулись руки Царицы. Плоть была холодная, податливая, как вода.
Мирани поглядела на плеть. Она была увита золотыми и черными лентами, украшена узлами и фаянсовыми бусинами.
— Как же он забудет ее?
— Коснись его этой плетью. Тогда он до скончания времен будет странствовать по Иному Царству, отыскивая причину, которая привела его сюда, а ты, Архон и толстяк, который пришел с вами, сможете вернуться. Наверху вас ждет война; придется поддерживать Оракул, потому что люди должны слышать голос Бога. А Аргелин теперь мой.
Царица Дождя подняла голову; глаза из-под маски устремились на болото.
— Он идет. Сделай, как я велела, жрица. Иначе мой гнев падет и на тебя тоже.
Мирани обернулась и побежала вниз по ступеням.
Он пошатывался, но шел. Над ним хлопотал встревоженный Лис.
— Тебе надо отдохнуть.
— Некогда. — Шакал был бледен, на коже еще не просох пот, но в глазах горела прежняя холодная насмешка. Он с трудом выпрямился во весь рост, оглядел себя в серебряное зеркало. Потом сказал:
— Старик сделал, как обещал. Если она вынудит его поплатиться за это, клянусь, Сетис, я отомщу за нас обоих.
— Я не жажду возмездия. — Сетис уныло опустился в кресло. — Хочу только, чтобы отец оказался здесь.
Он не находил себе места от страха. Неужели Мантора убила отца? И где Телия?
Шакал сказал:
— Теперь дела пойдут быстрее. — И обернулся к Девятерым.
Девушки усадили Криссу на табуретку у окна. Тетия и Гайя не спускали с нее глаз. Прелестная блондинка все еще кипела от злости, сидела, демонстративно отвернувшись от всех, а когда Шакал окликнул ее:
— Пресветлая, — она даже не моргнула глазом.