— Да, мы его видим. Очень ясно.
Конечно, это была ложь. В следующую секунду Торкил схватил её за руку и оттащил от зеркала.
К их удивлению, мальчик улыбнулся и покачал головой.
— Вы думаете, я сумасшедший, — сказал он. — Ну да, я забыл, она ведь распускала про меня всякие слухи. — Он серьёзно посмотрел Джессе в глаза. — Но тот человек виден. Смотри хорошенько, Джесса. Смотрите оба.
В зеркале отразилось солнце, больно резанувшее по глазам. Гладкая поверхность помутнела. Внезапно Джесса увидела какое-то мерцание, это была свеча — она горела в комнате, погружённой в зловещий мрак. Её стены были завешаны тяжёлыми дорогими тканями. Посреди комнаты стояла огромная кровать, на которой лежал какой-то богато одетый мужчина; его глаза были широко раскрыты, в застывших руках он крепко сжимал обнажённый меч. Джесса узнала этого мужчину.
Снова блеснуло солнце, и поверхность зеркала стала жёлтой и чистой.
Джесса хотела что-то сказать, но тут послышались шаги, и в дверях появилась огромная фигура Брокла. Увидев Джессу и Торкила, он замер, не в силах выговорить ни слова.
— Мне пришлось, — быстро сказал Кари. — Пора начинать то, что мы задумали, Брокл. Снег растает, и тогда она будет здесь.
— Гудрун? — запнувшись, спросила Джесса.
— Теперь её не остановить, — сказал Кари, проведя пальцами по поверхности зеркала. — Он умер, Брокл. Ярл умер.
Брокл молча уселся на старый сундук у двери. Потом побарабанил пальцами по дверному косяку:
— Значит, она его всё-таки прикончила. Так я и знал!
Джесса похолодела.
— Как он выглядел, когда ты видела его в последний раз? — спросил Брокл.
Она вспомнила, как ярл сидел в своём резном кресле и упрямо смотрел на огонь.
— В последний раз он показался мне больным, — сказала она. — Каким-то измождённым. Но всё же не умирающим, в нём ещё оставались силы.
— Вот именно. Так же было и с первым ярлом — он был полон сил, и тогда она его убила.
Брокл взял её за руку:
— Сядь, девочка. У тебя какой-то растерянный вид.
Джесса села рядом, и Брокл обнял её за плечи.
— Я всё понимаю, — сказал он. — Как это ужасно — увидеть такое кошмарное страшилище.
И он весело ухмыльнулся.
Улыбнувшись, Кари встал и подошёл к окну. Он был очень худ; его одежда, так же как и у Брокла, была вся в заплатах, пришитых крупными неровными стёжками. Кари уселся на подоконник и посмотрел вниз:
— Я много раз наблюдал за вами отсюда.
— Мы тебя не видели, — сказал Торкил.
— Конечно не видели. — Он бросил на Торкила пронизывающий, как у Гудрун, взгляд. — Вы и дверь не видели, хотя проходили совсем рядом.
Торкил нахмурился, вертя на руке свой браслет.
Рука Брокла была тёплой и сильной; Джесса прижалась к его плечу. Внезапно ей стало как-то хорошо и спокойно. Словно она от чего-то освободилась. Только сейчас Джесса поняла, насколько боялась встречи с Кари — насколько боялась даже в мыслях представить себе, какой он.
— Так, значит, это ты знал, что мы едем к вам, — сказала она, размышляя вслух.
Хлопая крыльями и каркая, на подоконник уселся один из воронов. Кари протянул руку, и птица нежно ущипнула его за палец.
— Я смотрел, как вы едете. Я наблюдал за вами во время шторма, а потом в деревушке под названием Тронд. Там есть какая-то сила, ею правит та старая женщина. Она часто думает обо мне. — Он погладил птицу. — Я следил за её мыслями.
— Через это зеркало? — спросил Торкил, беря его в руки. — Ты можешь в него увидеть всё, что захочешь?
Кари, казалось, не слышал. За него ответил Брокл:
— Не только в зеркале. Он может видеть через что угодно — лёд, воду, чашку. Он наделён её силой, Торкил. Вот потому она так боится и потому распускает о нём всякие мерзкие слухи. — Посмотрев на Кари, Брокл понизил голос: — Вот почему она его заперла и не позволяла никому увидеть.
Джесса заметила, что он дрожит от гнева. Кари обернулся:
— Не надо об этом говорить, если ты так расстраиваешься.
Брокл встал и, подойдя к очагу, принялся подбрасывать в него дрова. Наблюдая за ним, Кари сказал:
— Она держала меня в одной из комнат Ярлсхольда. Я не видел никого, кроме неё и старого карлика Греттира. Иногда мне кажется, что я помню лицо ещё какой-то женщины, но оно совсем неотчётливое. Много лет меня окружала лишь тьма и тишина; я видел только тени и солнечный свет, медленно скользящий по стене. Лёд и солнце и снова лёд, а в голове слышались чьи-то голоса и двигались какие-то картинки. Она приходила ко мне и что-то резко говорила, а иногда просто молча смотрела, как я ковыляю прочь, стараясь забиться в дальний угол. Потом пришёл Брокл. Я не помню, как мы путешествовали, не помню снег. Странно, правда? Просто вместо одной комнаты появилась другая, и ещё этот большой человек, который приходил, разговаривал, обнимал меня. — Он слегка улыбнулся. — Никто так не вёл себя со мной. Это было немножко странно, но мне нравилось. Он учил меня говорить, бегать и не бояться выходить из комнаты. Когда она приходила ко мне во сне и начинала мучить, он будил меня. Трасирсхолл не был для меня тюрьмой, Джесса. Он стал моей свободой.
Он замолчал и посмотрел на зеркало:
— А теперь мы должны его покинуть.
— А ты уверен, что он умер? — неожиданно спросил Торкил.
— Да.
— Может, это не она сделала, — тихо сказала Джесса.
Брокл покачал головой:
— Тут виден её знак. Она дождалась своего часа; она была готова. Вы же читали послание — ярл чего-то ожидал. Теперь она пришлёт сюда своих воинов. Может, они уже в пути. У нас есть два, самое большее, три дня. — Он посмотрел на Кари. — Он умер сегодня?
Кари кивнул. Все замолчали.
— Куда же мы пойдём? — спросила Джесса, думая о покрытых снегом холмах и болотах.
— О, у меня ещё остались друзья, — сказал Брокл, выглядывая в окно. — Мы с вами не одиноки.
— Друзья, которые привозят вам еду? — спросил Торкил.
Великан усмехнулся:
— Я знал, что вы меня об этом спросите. Небось зудело, словно комары накусали?
— А кто твои друзья?
— Погоди, увидишь.
Джесса покусывала кончики волос. Как всё это неожиданно.
— Но куда бы мы ни пошли, она везде нас увидит.
— Но и я могу увидеть её везде. — Кари с ногами забрался на стул. — Да, она будет нас преследовать, как волк, коварный и быстрый, но и я буду её видеть. Ведь она и я — это одно и то же. — Он бросил быстрый взгляд на Брокла. — К тому же выбора у нас всё равно нет, так ведь?