— Я не владею своим телом, — ответила она бесцветным голосом, когда Андерсон спросил о происходившем на сцене. — Я не контролирую то, что должна делать по воле конструкторов, мной будто бы изнутри управляют их пальцы, как марионеткой, понимаете? — Ее кулаки сами собой сжимались и разжимались, но слова звучали невыразительно. — Меня создали покорной — во всех смыслах покорной. — И тут же, очаровательно улыбнувшись, обвила его руками, будто и не жаловалась всего секунду назад.
Эмико — животное, послушная собачка. Однако если говорить с ней осторожно, не приказывать и не подходить слишком близко, возникает совсем другая пружинщица — существо редкое и драгоценное, как живое дерево бо. Сквозь частую сеть продуманно составленных ДНК прорывается душа.
Андерсон размышляет, испытывал бы он большее возмущение, если бы на сцене издевались над настоящим человеком. До чего странно — быть с искусственным существом, с тем, кого создавали и обучали только с одной целью — служить. Эмико признает, что ее душа воюет с телом, что и сама не знает, какая часть натуры — ее собственная, а какая встроена генетически; не знает, идет ли это стремление служить от ДНК собаки и не она ли заставляет быть верной людям, беспрекословно соглашаясь с их превосходством? А может, все дело в годах муштры, о которых Эмико ему как-то рассказывала?
Ритмичный стук сотен шагов по дороге прерывает его размышления. Карлайл, встрепенувшись, вытягивает шею посмотреть, что происходит. Андерсон поворачивает голову и чуть не опрокидывает бокал с пивом.
Всю улицу заполонили белые кители. Пешеходы, рикши и тележки с едой отчаянно жмутся к каменным оградам и стенам фабрик, освобождая путь отрядам министерства природы. Всюду, насколько хватает глаз, ряды пружинных ружей, черных дубинок и ослепительно белых форм — дракон, неумолимо ползущий к своей цели, суровый лик никогда и никем не завоеванной нации.
— Иисусе и Ной ветхозаветный, — бормочет Карлайл.
— Многовато их.
Будто по сигналу от строя отделяются двое, входят в бар и с плохо скрытым отвращением разглядывают отупевших от жары и выпивки фарангов.
Всегда апатичный сэр Френсис вылетает им навстречу и отвешивает глубокий ваи.
Андерсон глазами показывает Карлайлу на дверь.
— Нам не пора?
Тот мрачно кивает.
— Только не так явно.
— Теперь уж как выйдет. Думаешь, тебя ищут?
— Вообще-то я рассчитывал, что пришли за тобой, — напряженно отвечает Карлайл.
Сэр Френсис, переговорив с кителями, обращается к своим клиентам:
— Прошу прощения! Мы закрыты. Все закрыто. Вы должны немедленно покинуть бар.
Компаньоны, пошатываясь, встают.
— Зря я столько выпил, — замечает Карлайл.
Вместе с другими посетителями они бредут на улицу и замирают на выходе, ошалело щурясь на яркое солнце и на колонны белых кителей. Гул шагов сотрясает воздух, скачет между стен, грозит бедой.
Андерсон говорит Карлайлу прямо в ухо:
— Это же не из-за какой-нибудь провокации Аккарата? Может, что-то вроде того случая с твоим дирижаблем?
Карлайл молчит, но выражение его лица красноречивее любых слов. Сотни кителей маршируют по улице, прибывают все новые и вливаются в эту бесконечную белую реку.
— Похоже, вызвали отряды из провинций — в городе столько никогда не было.
— Это пожарные отряды министерства. Их отправляют на вспышки цибискоза или птичьего гриппа. — Карлайл хочет указать на что-то пальцем, но быстро опускает руку, не желая привлекать к себе внимание. — Видишь нашивки? Тигр и факел. Фактически отряд смертников. Это у них Бангкокский тигр начинал.
Андерсон кивает с мрачным видом. Одно дело — жаловаться на кителей, шутить над их тупостью и жадностью до взяток, и совсем другое — смотреть на боевой строй сияющих форм. Под их ногами дрожит земля, встают клубы пыли, эхо шагов скачет между стен. Его охватывает нестерпимое желание бежать прочь. Они — хищники, а он — жертва. Интересно, Питерс и Лей тогда в Финляндии наблюдали хотя бы такие признаки наступающих бед?
— Пистолет есть?
— От него больше неприятностей, чем пользы, — отвечает Карлайл.
— Рикши нет, — замечает Андерсон, поискав глазами Лао Гу.
— Вот чертовы желтобилетники, — негромко хохотнув, говорит Карлайл. — Вечно держат нос по ветру. Поспорить готов — все до единого уже попрятались.
Андерсон тянет компаньона за локоть.
— Пойдем. Попробуем не привлекать к себе внимания.
— И куда же?
— Свои носы по ветру ставить. Поглядим, что происходит.
Он ведет Карлайла по боковой улице к главному судоходному клонгу, который выходит к морю, и почти сразу дорогу им преграждает патруль — белые кители, взмахнув пружинными ружьями, приказывают развернуться.
— Похоже, оцепляют весь район — и плотины, и фабрики.
— Карантин?
— Они без масок, значит, не жечь пришли.
— Тогда что — опять переворот, как двенадцатого декабря?
— Если по твоему плану, то рановато. — Андерсон бросает быстрый взгляд на компаньона, который рассматривает белых кителей.
— Или генерал Прача решил атаковать нас первым.
Андерсон тянет Карлайла в противоположную сторону:
— Пойдем ко мне на фабрику. Может, Хок Сен что-нибудь знает.
Вдоль всей улицы люди в форме энергично выпроваживают торговцев из магазинов, приказывают запирать двери. Последние продавцы устанавливают деревянные щиты на витрины, опечатывают замки на фасадах. Мимо марширует еще один отряд.
Они подходят к зданию «Спринглайфа» в тот самый момент, когда из ворот выводят мегадонтов. Андерсон хватает за руку махута, чье огромное животное, остановленное ударом хлыста, нетерпеливо фыркает и перебирает ногами, пока его обтекает группа рабочих с конвейера.
— Где Хок Сен? Босс, желтый билет?
Погонщик в ответ только мотает головой. Поток людей не прекращается.
— Белые кители приходили?
Тот что-то лопочет, но слишком быстро.
— Говорит, они хотят отомстить и вернуть себе лицо, — переводит Карлайл, потом решительно отводит компаньона в сторону.
С фабрики «Чаочжоу» по другую сторону дороги тоже эвакуируют рабочих. Все магазинчики позакрывались, двери заперты, тележки с едой попрятали по соседним домам или в спешке развезли кто куда, из окон под потолком зданий выглядывают редкие тайцы, по улице спешат лишь встревоженные рабочие да маршируют белые кители. Последние сотрудники «Спринглайфа» выбегают наружу, даже не глядя на Лэйка и его спутника.
— Чем дальше, тем хуже, — угрюмо замечает Карлайл. Даже под загаром заметно, что он бледен.