По радио снова радостно кричат.
— Вы такой же, как Прача. Все вы мне отвратительны.
— Та беззащитная девчонка, которую мы позвали в Бангкок, так не думала. Ты так не думала, пока мы годами поддерживали твою тетю до ее последнего дня. И когда дали тебе шанс нанести удар по генералу Праче и белым кителям — тоже.
— Всему есть пределы. Чайя была ни при чем.
Наронг, замерев по-паучьи, смотрит на нее, а потом говорит:
— Джайди зашел слишком далеко. А ведь ты его предупреждала. Осторожней — сама-то не лезь в пасть кобре.
Канья хочет что-то сказать, передумывает, снова открывает рот и, старательно сдерживаясь, спрашивает:
— Со мной поступите, как с Джайди?
— Вот сколько мы уже знакомы? — улыбается Наронг. — Сколько лет я забочусь о твоей семье? Ты нам как дочь любимая. Ни за что не стал бы тебя обижать. Мы же не такие, как Прача. — Он протягивает ей пухлый конверт и ненадолго замолкает. — Скажи, как уход Тигра повлиял на ваше ведомство?
— А разве не ясно? — Она кивает в сторону доносящегося с улицы шума. — Генерал в ярости. Джайди был ему как брат.
— Говорят, он хочет напасть на само министерство торговли. Может, даже сжечь его.
— Само собой, хочет. Если бы не Торговля, проблем у нас было бы в два раза меньше.
Конверт все еще лежит между ними. Конверт, хотя вполне могло бы быть и сердце Джайди. Проценты, набежавшие на давний вклад в месть.
«Прости, Джайди. Я пыталась тебя предупредить».
Наронг наблюдает за тем, как она перекладывает деньги в сумку на поясе. У этого человека даже улыбка хищная. Его волосы гладко зачесаны назад. Сидит совершенно неподвижно и вселяет совершенный же страх.
«Вот с какой породой ты разве только не породнилась», — вдруг звучит у нее в голове.
Канья вздрагивает — словно это Джайди сказал; та же интонация, та же жесткая насмешка — осуждение, но шуткой. Санук никогда его не оставлял.
«Я не такая, как вы».
И снова, будто с ухмылкой: «Знаю-знаю».
«Раз знали, почему просто меня не убили?»
Ответа нет.
Из трескучего приемника все еще звучит матч по муай-тай. Чароен и Сакда — интересная встреча, но то ли мастерство первого резко выросло, то ли второму заплатили за проигрыш. Канья в этот раз ошиблась. Бой покупной — даже отсюда заметно. Видимо, Навозный царь решил проявить интерес к рингу. Она делает недовольное лицо.
— Неудачный бой? — спрашивает Наронг.
— Всегда не на тех ставлю.
— Вот почему полезно получать нужную информацию как можно раньше, — смеется он и протягивает ей обрывок листка.
Список имен.
— Это все друзья Прачи. Даже генералы есть. Он опекает их, как кобра — Будду.
— И представь, как они удивятся, когда генерал пойдет против них, начнет нападать, портить жизнь, даст понять, что игры кончились, что теперь министерству не важно, кто нарушает закон. Никаких больше родственников, друзей и договоров по-приятельски. Все увидят, как министерство природы встает с колен.
— Хотите рассорить Прачу и его союзников, настроить их друг против друга?
Ее собеседник только молча пожимает плечами. Канья доедает лапшу и, понимая, что больше указаний не будет, встает.
— Мне пора. Мои ребята не должны заметить нас вместе.
Наронг кивком отпускает ее. Под разочарованное гудение людей у приемника — Сакда спасовал перед невесть откуда взявшимся боевым духом Чароена — она выходит из лавочки.
На углу в зеленоватом свете метанового фонаря Канья поправляет форму и замечает на кителе пятно — след сегодняшнего погрома. Морщась от омерзения, она пробует его оттереть, потом достает листок, полученный от Наронга, и заучивает имена.
Все эти мужчины и женщины — ближайшие друзья Прачи, которым теперь придется не легче, чем желтобилетникам в башнях, не легче, чем жителям той деревушки на северо-востоке, которых генерал бросил на голодную смерть, когда сжег их дома.
Непростое дело, но в кои-то веки справедливое.
Она сминает бумажку.
«Вот так мир и устроен: глаз за глаз, пока все не умрем и чеширы не сбегутся пить нашу кровь».
Канья размышляет о том, действительно ли раньше жилось лучше, на самом ли деле был золотой век нефти и техники, когда решение одной проблемы не порождало другую. Она проклинает тех, прежних фарангов — калорийщиков с их неуемными лабораториями и тщательно сконструированными сортами растений, которые должны были накормить весь мир, с их новыми версиями животных, что стали бы работать куда эффективней, потребляя меньше калорий; проклинает все эти агрогены и пуркалории, которые обещали дать человечеству пищу, но всякий раз находили повод отложить изобилие.
«Простите меня, Джайди. Простите меня за то, что я сделала с вами и вашей семьей. Я никак не хотела вам навредить. Знай я, чего будет стоить борьба с жадностью Прачи, и не подумала бы переезжать в Крунг Тхеп».
И она, вместо того чтобы идти к своей команде, шагает в храм. Небольшое окрестное святилище: несколько монахов несут службу да мальчик с бабушкой сидят перед сверкающей статуей Будды. Больше никого. Канья покупает у ворот немного благовоний, входит внутрь, поджигает их, опускается на колени, потом, держа дымящиеся палочки у лба, трижды поднимает их в знак почтения Трех драгоценностей [123] — Будды, даммы, санги — и молится.
Сколько зла она уже сотворила? Сколько дурных поступков надо искупить, исправляя камму? Кого было важнее чтить: Аккарата, обещавшего восстановить равновесие сил, или Джайди, ее приемного отца?
Когда в твою деревню приходит человек и предлагает тебе пропитание, жизнь в городе, деньги на лечение кашля твоей тети и на виски дяде и при этом даже не требует взамен твое тело — чего еще желать? Есть ли лучший способ купить твою преданность? Каждому нужен покровитель.
«Да встретятся вам в новой жизни друзья надежнее, чем в прежней, верный боец. Простите меня, Джайди. Быть мне миллион лет призраком за свои проступки. Да родитесь вы в месте лучшем, чем это».
Она встает, делает ваи в сторону Будды, выходит из храма и, стоя на ступенях, смотрит на звезды. Канья думает, отчего камма так страшно повернула ее жизнь, и закрывает глаза, сдерживая слезы.
Вдали с треском вспыхивает здание. В том районе сейчас больше сотни ее человек — дают всем понять, что с законом шутки плохи, что закон, вроде бы безвредный на бумаге, — очень неприятная вещь, когда от него нельзя откупиться взяткой. Люди об этом уже позабыли.
Внезапно накатывает усталость. Канья отводит взгляд от места, где идет расправа. Хватит с нее на сегодня крови и копоти, парни сами знают свое дело. К тому же дом совсем близко.