— Неужели ты не узнаешь меня, пыльная львица?!
Маура?! Да, это Маура…
Эта старуха — беззубая и согбенная. Вся в морщинах, окутанная седыми прядями.
— Ну что, настал и мой час увидеть тебя связанной и беспомощной? О, ты будешь умирать долго-долго… Проклятая красавица! Ишь, все такая же гладкая и сладкая, как прежде! Как ты смела не измениться? Как ты смела свести с ума моего единственного сына?! Как ты смела погубить его?
— Твоего сына? — изумленно повторила Лаис.
— Да! Хризос — мой сын! Он сошел с ума от любви к тебе! С трудом нам удалось его связать и запереть в погребе. Но он оказал мне огромную услугу: он заманил тебя сюда!
Лаис снова отпрянула за колонны.
Смерть смотрела ей в глаза, но сердце пело от счастья. Значит, Хризос ее не предал! О, благодарение Афродите!.. Теперь не страшно и умереть, правда, смерть от рук мстительной и безжалостной Мауры наверняка будет ужасна…
Лаис в смятении провела рукой по шее — и вдруг ладонь ее стиснула крошечный фиали. Она так привыкла к нему — ведь носила не снимая двадцать лет! — что даже не замечала его почти невесомой тяжести. Это был давний подарок Демосфена… И Лаис вспомнила, что Демосфена тоже нет на свете. Враги загнали его в какой-то храм и хотели забить камнями, но он успел выпить яд — и им достался только его труп.
Лаис тихо покачала головой и улыбнулась. Демосфен… Она всегда ненавидела его, но если он спасет ее от лап разъяренных гарпий, спасет от Мауры, то Лаис готова будет попросить у него прощения за свою несправедливость… Если только вспомнит о нем в полях вечного забвения!
Она огляделась, ловя нежно-золотые лучи заходящего солнца, которые играли на белом мраморе полуосыпавшихся колонн. Не странно ли, что свою смерть она найдет не в новом и сверкающем, а в полуразвалившемся храме Афродиты?
В этом крылся какой особый смысл — возвышенный, а может быть, низменный, — однако у Лаис не было времени до него доискиваться.
Она с трудом расковыряла воск, запечатывавший пробку фиали, и вытащила ее. Поднесла крошечный сосуд к губам и тихо пропела:
Где розы мои,
Фиалки мои?
Где мой светлоокий месяц?
Дальше должны были следовать слова:
Вот розы твои,
Фиалки твои,
Вот твой светлоокий месяц!
Но песня осталась недопетой.
Маура ворвалась в храм и увидела, что Лаис ускользнула от нее. Тогда, в ярости, что она больше не может причинить ей мучений, она стала уничтожать ее красоту, и гарпии помогали ей с наслаждением, и остановились они лишь тогда, когда руки их, лица и тела были сплошь запятнаны кровью.
Тогда они разошлись, и, когда наутро горожане, узнавшие об этом страшном злодеянии, прибежали в развалины храма, им досталось похоронить очень немногое — останки Лаис были расклеваны птицами и растащены зверьем.
Однако фессалийцы все же выкопали могилу и похоронили то, что осталось от Лаис.
Потом все ушли, остался только один юноша. Это был Хризос. Он долго смотрел по сторонам, и ему казалось, что каждая птица поет ему голосом Лаис, каждый цветок смотрит ее глазами и каждая травинка манит ее пальцами. Он был не в силах справиться с горем и любовью, а поэтому перерезал себе горло на небольшом травяном холме.
Спустя некоторое время его труп погребли на городском кладбище. А на могиле Лаис около развалин храма Афродиты поставили изображение львицы и выбили у подножия надпись:
«Славная и непобедимая Эллада была покорена божественной красотой Лаис. Дитя любви, воспитанная Коринфской школой, она отдыхает на цветущих полях Фессалии».