Сейдж Зингер на мгновение задумывается.
— Тогда я отвечу, что настало самое время, — говорит она.
Как ни крути, Майкл Томас был везунчиком. Ему удалось сбежать от нацистов из концлагеря, присоединиться к французскому Сопротивлению, а потом к диверсионно-десантному отряду, прежде чем примкнуть к силам американской военной контрразведки. На последней неделе Второй мировой войны он получил наводку, что возле Мюнхена будут конвоировать автоколонну, которая, по слухам, перевозит какой-то важный груз. Когда он прибыл на склад во Фрейманне, в Германии, то обнаружил кипы документов, которые нацисты планировали переработать в макулатуру, — регистрационные карты десяти миллионов членов нацистской партии.
Они были использованы как на Нюрнбергском процессе, так и после него, чтобы идентифицировать, установить место проживания и предать суду военных преступников. Эти документы стали отправной точкой для историков, которые работали со мной в нашем отделе. Если мы не находим имени в списках, это не значит, что человек не был нацистом, — но с помощью этого архива выстроить дело намного легче.
Женевру я нахожу на рабочем месте, за столом.
— Мне нужно, чтобы ты пробила одну фамилию, — говорю я.
После воссоединения Германии в девяностых США вернули Берлинскому документационному центру, центральному архиву СС и нацистской партии, документы, которыми завладела американская армия после Второй мировой войны… Но только после того, как пересняли на микропленку все до последнего проклятого документа. Я точно знаю, что Женевра обязательно что-нибудь откопает либо в материалах Берлинского центра, либо в документах, которые всплыли на поверхность после развала СССР.
Если будет что откапывать.
Она поднимает на меня глаза.
— Ты капнул кофе на галстук, — говорит она, выглядывая из птичьего гнезда вьющихся русых волос. — Лучше смени его перед свиданием.
— Откуда ты знаешь, что у меня свидание? — удивляюсь я.
— Потому что сегодня утром звонила твоя мама и велела мне вытолкать тебя в шею, если ты засидишься на работе до половины седьмого.
Меня это совершенно не удивляет. Ни по каким проводам, ни по каким локальным сетям новости не передаются так молниеносно, как в еврейской семье.
— Напомни мне, чтобы я не забыл ее убить, — говорю я Женевре.
— Не могу, — тянет она. — Не хочу, чтобы меня повязали как соучастницу. — Она улыбается мне, глядя поверх очков. — Кроме того, Лео, твоя мама — глоток свежего воздуха. Целыми днями я читаю о людях, которые жаждали всемирного господства и расового превосходства. Для разнообразия желание иметь внуков кажется таким милым.
— У нее уже есть внуки. Трое, спасибо моей сестре.
— Ей не нравится, что ты женат на работе.
— Когда я был женат на Диане, она тоже была не в восторге, — парирую я. Прошло пять лет с тех пор, как мы окончательно развелись, и должен признать: худшим из всего пережитого оказалось то, что я вынужден был признать мамину правоту — женщина, которую я считал девушкой своей мечты, на самом деле мне не подходила.
Я недавно случайно столкнулся с Дианой в метро. Она повторно вышла замуж, родила ребенка и опять ждет пополнения. Мы как раз обменивались любезностями, когда зазвонил мой мобильный — сестра интересовалась, собираюсь ли я на эти выходные к племяннику на день рождения. Она услышала, как я прощался с Дианой, и уже через час позвонила мама и заочно устроила мне свидание.
Как я уже говорил, еврейское семейное радио.
— Мне нужно, чтобы ты пробила одно имя, — повторяю я.
Женевра берет у меня из рук бумажку.
— Уже тридцать шесть минут седьмого, — говорит она, — не заставляй меня звонить твоей маме.
По пути я останавливаюсь у своего письменного стола забрать портфель и ноутбук, потому что уйти без них для меня так же невозможно, как забыть на работе ногу или руку. Я инстинктивно тянусь к чехлу на поясе, чтобы удостовериться, что мой мобильный на месте. Потом на секунду присаживаюсь и ввожу в поисковую систему имя Сейдж Зингер.
Разумеется, мы постоянно пользуемся поисковыми системами. Чаще — чтобы убедиться, что человек (Миранда Кунц, например) совсем чокнутый. Но причина, по которой мне захотелось узнать больше о Сейдж Зингер, — ее голос.
Какой-то дымчатый. Похожий на первую осеннюю ночь, когда зажигаешь камин, выпиваешь бокал портвейна и засыпаешь с собакой на коленях. Не то чтобы я обожал собак или портвейн — но вы понимаете, о чем я говорю.
Это, помимо всего остального, объясняет, почему я должен буквально выбегать из конторы, чтобы успеть на «свидание вслепую». Голос Сейдж Зингер мог звучать молодо, но, возможно, у нее уже старческий маразм: она же сама, в конце концов, сказала, что этот Джозеф Вебер — ее приятель. У нее недавно умерла мать, возможно, в пожилом возрасте. И эта хрипотца может быть признаком пожизненной зависимости от сигарет.
Однако единственная Сейдж Зингер, которая нашлась в Нью-Хэмпшире, оказалась пекарем в маленьком кафе. Ее рецепт пирога с ягодами напечатали в местном журнале в разделе «Летний рог изобилия». Ее имя появляется в газете, в колонке новостей, где возвещается об открытии новой булочной Мэри Деанжелис.
Я щелкаю на ссылку «Новости» и обнаруживаю видео с местного телеканала — сюжет загрузили только вчера. «Сейдж Зингер, — говорит голос за кадром, — булочница, которая испекла хлеб с Иисусом».
Что-что?
На видео, снятом любительской камерой, появляется женщина со спутанным «конским хвостом» , она отворачивается от камеры. Я успеваю заметить у нее на щеках следы муки до того, как она полностью скрывается от любопытных глаз.
Она совершенно не такая, как я ожидал. Когда в наш отдел звонят граждане, о них узнаешь больше, чем о людях, которых они обвиняют, — то ли они хотят разрешить какой-то конфликт, то ли затаили злобу, то ли жаждут внимания. Но нутром я чую, что здесь дело в другом.
Может быть, Женевре удастся что-нибудь откопать. Если Сейдж Зингер однажды смогла удивить меня, возможно, ей удастся сделать это еще раз.
В моей машине, я в этом уверен, находится последний в мире кассетный магнитофон. Я стою в пробке на кольцевой и слушаю «Бред» и «Чикаго». Мне нравится представлять, что у всех остальных в машинах тоже стоят кассетные магнитофоны и время повернуло вспять, к тем временам, когда все было проще. Я понимаю, как странно это звучит, учитывая, насколько мир стал теснее благодаря современным технологиям и как мой отдел от этого выиграл. И даже больше: иметь кассетный магнитофон уже не считается странным, это ретро.
Я размышляю об этом и о том, следует ли признаваться девушке на свидании, что я настолько стильный, что покупаю музыку на «Эбей», а не на цифровых носителях. В последний раз, когда я ходил на свидание (коллега устроил мне свидание с двоюродной сестрой своей жены), весь ужин проговорил о деле Александра Лилейкиса, и моя спутница, сославшись на головную боль и не дожидаясь десерта, отправилась домой на метро. Дело в том, что я не очень-то силен в светских беседах. Я могу обсуждать мельчайшие детали геноцида в Дарфуре, но большинство американцев, скорее всего, даже не смогут сказать, где же это все происходило. (Это в Судане, к вашему сведению.) С другой стороны, я не могу говорить о футболе, не перескажу сюжет последнего прочитанного романа, не знаю, кто и с кем встречается в Голливуде. Да мне, если честно, все равно. В мире существуют намного более важные вещи.