Из информации, которая поступала короткими, как орудийные залпы, порциями, мы узнали, что в тот вечер СС захватили в «Астории» человек сто пятьдесят. Они увезли их в штаб, допрашивали отдельно женщин и мужчин, избивали их железными прутами и резиновыми дубинками, ломали им руки и пальцы и требовали выкуп в размере нескольких сотен марок. Те, у кого с собой денег не было, должны были назвать имена тех, у кого они были. Эсэсовцы застрелили сорок шесть человек, пятьдесят освободили за выкуп, остальных отправили в тюрьму в Радогощ.
Йосек оказался одним из счастливчиков. Хотя после того свидания мы не встречались, отец сказал мне, что он вернулся домой к родным. Хаим, у которого, как и у моего отца, были клиенты-христиане, как-то договорился, чтобы деньги были переданы в штаб СС в обмен на свободу сына. Он рассказывал всем и всюду, что, если бы не храбрость Минки Левиной, счастливого конца им не дождаться.
Я много думала о счастливых концах. Вспоминала то, о чем мы с Йосеком беседовали за мгновение до того, как все произошло. О злодеях, о героях. Разве упырь из моей истории был тем, кто терроризировал окрестности? Разве его нужно было преследовать?
Однажды, пока у остальных учеников был урок Закона Божьего, я сидела на ступеньках, которые вели на второй этаж школы, и вместо сочинения писала свою историю. Я только-только начала описывать сцену, когда разгневанная толпа стучит в двери Ани. Карандаш не успевал за моими мыслями. Я чувствовала, как колотится сердце, когда представляла, как раздается стук, как дверь разносят в щепки ударами орудий, которые горожане принесли для суда Линча. Я чувствовала, как пот струится по спине Ани. Я слышала их немецкий акцент через толстые входные двери…
Но на самом деле немецкий акцент, который я слышала, принадлежал герру Бауэру. Он сел рядом со мной на ступеньки, наши плечи почти соприкоснулись. Мой язык, казалось, стал раза в четыре больше — я не смогла бы ничего произнести, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
— Фрейлейн Левин, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы узнали об этом от меня.
Что узнала? Что?
— Сегодня мой последний рабочий день, — признался он по-немецки. — Я возвращаюсь в Штутгарт.
— Но… зачем? — с трудом выговорила я. — Вы нам здесь нужны.
Он улыбнулся своей прекрасной улыбкой.
— По всей видимости, я понадобился и своей стране.
— А кто же будет нас учить?
Он пожал плечами.
— Мое место займет отец Черницкий.
Отец Черницкий был пьяницей, и я уверена, что единственное немецкое слово, которое было ему известно, — слово «lager» («пиво»). Но мне не нужно было даже озвучивать свои мысли, герр Бауэр думал то же самое.
— Ты сможешь учиться дальше сама, — твердо сказал он. — Обязательно совершенствуйся. — Потом герр Бауэр посмотрел мне в глаза и впервые за время нашего знакомства обратился ко мне по-польски: — Для меня было большой честью учить тебя.
Когда он спустился вниз, я побежала в женский туалет и разрыдалась. Я плакала из-за герра Бауэра, из-за Йосека, из-за себя самой. Я плакала потому, что не могла отказаться от грез о герре Бауэре, и понимала, что его больше не будет в реальной жизни. Я плакала потому, что, когда вспоминала свой первый поцелуй, чувствовала, как внутри все сжимается. Даже после того, как я умылась холодной водой, глаза оставались красными и опухшими. Когда на математике отец Йармик поинтересовался, все ли у меня в порядке, я сказала, что вчера получила грустное письмо от своей кузины из Кракова.
В те дни никого подобные ответы не удивляли.
Когда я вечером вышла из школы и направилась, как обычно, в булочную, то подумала, что вижу призрак. Опираясь на фонарный столб, на противоположной стороне улицы стоял Йосек Шапиро. Я ахнула и бросилась к нему, а когда подбежала, то заметила, что кожа вокруг глаз у него желтая с пурпурным отливом и синяки на лице всех оттенков драгоценных камней. Через левую бровь у него тянулся заживающий шрам. Я хотела коснуться его лица, но он перехватил мою руку. На одном из пальцев была шина.
— Осторожно, — предупредил он. — Еще болит.
— Что с тобой сделали?
Йосек сжал мою руку.
— Не здесь, — предупредил он, глядя на пешеходов.
Все так же за руку, он потянул меня подальше от школы. В глазах прохожих мы, наверное, выглядели, как обычная влюбленная пара. Но я знала по тому, как Йосек сжимал мою руку — крепко, как будто тонет в зыбучих песках и его нужно спасать, — что не в этом дело.
Я без оглядки следовала за ним по уличному базару, мимо торговцев рыбой и палаток зеленщика. Я поскользнулась на листе капусты, и Йосек прижал меня к себе. Я почувствовала жар его тела. Почувствовала надежду.
Он не останавливался, пока мы не миновали мощеные улочки перенаселенного района, пока не оказались за служебным входом в здание, которое я даже не узнала. Что бы Йосек ни хотел мне сказать, я надеялась, он не оставит меня одну, чтобы я сама искала дорогу назад.
— Я так волновался за тебя, — наконец сказал он, — не знал, удалось ли тебе сбежать.
— Я намного сильнее, чем кажется, — ответила я, вздернув подбородок.
— А я, как оказалось, нет, — признался он. — Меня били, Минка. Мне палец сломали, заставляя признаться, кем работает мой отец. Я не хотел, чтобы они узнали. Решил, что они придут за ним… Но они взяли только деньги.
— Почему? — спросила я. — Что ты им сделал?
Йосек взглянул на меня.
— Просто то, кем я есть, — негромко ответил он.
Я прикусила губу. Снова захотелось расплакаться, но рыдать перед Йосеком было стыдно.
— Мне жаль, что с тобой это случилось.
— Я пришел, чтобы кое-что отдать тебе, — сказал Йосек. — На следующей неделе моя семья уезжает в Ленинград. Мы поедем туда по христианским документам.
Я смотрела на него. Если у тебя христианские документы, можно ехать куда угодно. Это так называемые «правильные документы», которые доказывают, что ты ариец. А значит, никто не будет в чем-то ограничивать тебя или пытаться депортировать.
Если бы неделю назад у Йосека были эти документы, СС его и пальцем не тронули бы. С другой стороны, и в кафе «Астория» он бы не сидел.
— Отец хочет быть уверен, что случившееся со мной больше не повторится. — Йосек торжественно развернул документы. Они, насколько я поняла, были не для мальчика — его ровесника. Это были документы для девочки-подростка. — Ты спасла мне жизнь. Настал мой черед спасти твою.
Я попятилась от бумаг, как будто они могли обжечь.
— Для всей семьи достать не удалось, — объяснил Йосек. — Но ты, Минка, могла бы поехать с нами. Мы скажем, что ты моя двоюродная сестра. Мои родители позаботятся о тебе.
Я покачала головой.
— Как я могу стать частью твоей семьи, если буду знать, что бросила свою?