— Да, — ответил ей Юлий, — и она останется здесь с госпожой Юлией. Внесите в ее покои еще один диван и проследи, чтобы там было достаточно теплого постельного белья. Рафа не просила теплого компресса, но я думаю, ей сейчас тяжело после такого перехода от виллы госпожи Юлии.

Марку снова стало досадно при повторном упоминании о том, что Рафа пришла сюда пешком.

— Скажи ей, что она может пользоваться нашими ваннами, — холодным голосом сказал он.

— Спасибо, мой господин, я думаю, она будет тебе очень признательна, — сказал Юлий.

Марк сердито посмотрел на него.

— И еще, Лавиния, — сказал Юлий служанке. — Рафа просила, чтобы никто из посторонних не знал о том, что она здесь. Скажи об этом остальным в доме. Рафа хочет, чтобы ничто не мешало ей заботиться о госпоже Юлии.

— Хорошо, я всем скажу. — Девушка поспешила из перистиля, и Марк не мог не заметить, какое у нее было радостное настроение.

— Можно подумать, что к нам в дом пришел сам проконсул, а не какая-то искалеченная рабыня, чье лицо никто толком даже рассмотреть не может, — с сухой насмешкой сказал Марк.

Юлий пораженно смотрел на него.

— Неужели ты ничего не слышал о ней?

— Меня здесь долго не было. Ты забыл? Поэтому у меня есть много вопросов. И один из них: Кто она?

— Она целительница. Я узнал о ней на рынке вскоре после того, как твою мать хватил удар. Мне сказали, что Рафа может исцелить одним прикосновением руки. И тогда мы обратились к ней за помощью.

— Видно, что она вовсе не та, за кого ее принимают, иначе мама давно бы уже встала, могла бы говорить и ходить.

— Сама Рафа тоже так говорит, мой господин, — быстро сказал Юлий, — но именно она смогла убедить нас в том, что твоя мать понимает все, что происходит вокруг. Другой врач, приходивший сюда, сказал, что лучше всего будет покончить с ее страданиями одной дозой цикуты.

Марк похолодел.

— Продолжай…

— Тот врач, который пришел с Рафой, тоже предложил умертвить твою мать как безнадежную. Рафа запротестовала. Она настаивала на том, что твоя мать в сознании, что ее ум, в отличие от тела, работает. И мы тогда оказались перед трудным выбором, мой господин. Что было лучше для твоей матери? Можешь себе представить, каково ей пребывать в таком состоянии? Я видел в ее глазах столько страха и отчаяния, но не знал, понимает ли она то, что вокруг нее происходит. Рафа настаивала на том, что она все понимает и должна жить. Рафа попросила нас оставить ее наедине с госпожой Фебой, и когда она потом разрешила нам снова войти в покои, мы увидели, что твоя мать пребывает в том состоянии, в котором она находится и сейчас. Что бы там Рафа ни сказала ей, или ни сделала, но это вселило в твою мать надежду. И еще важно то, что Рафа придала ее жизни смысл.

— Какой смысл? — спросил Марк, пораженный услышанным.

— Она молится. Молится непрерывно, мой господин. С того момента, как она просыпается и ее выносят на балкон, и до того момента, как наступает вечер и ее снова вносят в покои. Конечно, после того как ты вернулся домой, она стала больше времени проводить с тобой.

— Ты хочешь сказать, что я помешал ее труду?

— Нет, мой господин. Прости меня, если я неудачно выразился. То, что ты здесь, — это ответ на многочисленные молитвы твоей матери. Твое возвращение домой укрепило ее веру. Через тебя она поняла, что Бог слышит ее молитвы и отвечает на них.

Марк встал с мраморной скамьи в глубокой задумчивости.

— Прости меня, но у меня все равно остаются некоторые сомнения относительно этой женщины. Госпожа Юлия называет ее Азарь, а не Рафа. Может быть, это все же не та женщина, о которой ты говоришь. Довольно часто можно встретить женщин с закрытыми лицами, и среди них тоже есть калеки.

— Ты прав, мой господин, но что касается ее, тут ошибки быть не может. Дело даже не в том, как Рафа выглядит, а в том, что ты чувствуешь, когда она рядом с тобой.

Марк нахмурился.

— И что же ты чувствуешь?

— Это трудно объяснить.

— А ты попробуй, — сардонически протянул Марк.

— Доверие. Спокойствие. Утешение. — Юлий развел руками. — Я не знаю, как, но ее вера в Бога помогает поверить в Него даже тем, кто раньше никогда в Него не верил.

— А ты сам веришь?

— Поскольку твоя мать верит, к этой вере пришел и я, но иногда у меня все же возникают сомнения.

Марк его прекрасно понимал. Он теперь верил в то, что Иисус пришел на землю, что Он был распят в очищение человеческих грехов и что Он воскрес из мертвых. И все же Марку было трудно поверить в то, что Христос всемогущ. В мире столько зла.

И именно эти сомнения пробуждали в нем настороженность.

— Все-таки, что бы ты тут мне ни говорил, Юлий, но мне не по душе то, что среди нас появилась эта незнакомка, тем более такая таинственная.

— Я уверен, что у нее были серьезные причины, чтобы изменить имя.

— И что это за причины?

— Если бы ты ее спросил об этом, я уверен, она бы все объяснила.

42

Марк все никак не мог найти возможность поговорить с Рафой-Азарью. Все больше деловых партнеров узнавало о его возвращении в Ефес. Они приходили к нему, приносили ему свои бумаги и отчеты, составленные еще в его отсутствие. Следующие несколько дней Марк беседовал с деловыми партнерами в библиотеке с утра до вечера. Все настоятельно уговаривали его снова взять дело в свои руки.

— Сейчас возможности делать деньги просто безграничны, мой господин, а тебя чутье еще ни разу не подводило, — говорил один из них. — То, что нам непонятно, для тебя зачастую совершенно очевидно.

Марк и сам по своей природе не хотел упускать те возможности, которые он видел, просматривая их отчеты. Было так заманчиво снова окунуться в дела и переключить все внимание на торговлю, а не на семейные проблемы. Уже сейчас, слушая своих партнеров и читая их отчеты, он прорабатывал в голове новые идеи о том, как пополнить свое богатство.

И все же что-то мешало Марку вернуться в деловую жизнь и делать деньги. Зачем ему это было нужно? У него уже и без того было достаточно средств, чтобы безбедно прожить остаток жизни. А мать нуждалась в его помощи.

И его отношения с Юлией так и не были выяснены до конца.

Совесть постоянно заставляла Марка думать о Юлии, тогда как разум заставлял его держаться от нее подальше. Каждый раз, поднимаясь по лестнице, Марк чувствовал в себе необходимость повидать свою сестру, рассказать ей о том, что с ним произошло в Палестине. Но другой голос постоянно напоминал ему о том, что Юлия сделала с Хадассой.

«Все! Все кончено!» — сказала она тогда, ее лицо было искажено диким весельем и ненавистью, и тут перед глазами Марка снова представало окровавленное тело Хадассы на песке.