— Ты столько работала и совершенно себя не жалела, моя госпожа. Теперь отдохни, и через несколько дней все будет в порядке, — сказал он, хотя слова эти не соответствовали его чувствам. Он весь похолодел от страха за нее. Юлий пощупал лоб Фебы, не зная, понимает ли она, что он ей говорит. Ее лицо с одной стороны было неподвижным, веко и уголок рта — опущены. Она издавала какие-то звуки, но различить слов было нельзя. Чем больше она пыталась что-то сказать, тем более безумной могла показаться. Не в силах перенести это, Юлий закрыл ей рот рукой.

— Не надо сейчас разговаривать, моя госпожа. Отдыхай. Спи.

По ее щекам побежали слезы. Она закрыла глаза.

Вернулась Лавиния с одеялами. За ней в покои вошли и другие рабы и слуги, которые очень любили Фебу и испугались за нее. «Гай отправился за врачом», — сказала служанка Перенна. Какой-то молодой слуга принес дрова для жаровни и поставил жаровню поближе к постели. Вся прислуга собралась в покоях и скорбно стояла возле постели, будто Феба Валериан уже была мертва.

Сын повара, Гай, привел врача прямо в покои Фебы. Юлий приказал всем выйти, а сам остался на случай, если понадобится помощь.

— Что с ней, мой господин? — спросил Юлий, после того как врач осмотрел ее.

Врач ничего не ответил. Отойдя от постели, он посмотрел на Юлия.

— Ты здесь за старшего?

— Да, мой господин.

Врач покачал головой.

— Сделать ничего нельзя.

— Что это? Что с ней случилось?

— Один из богов прикоснулся к ней и поразил мозг. Она даже не воспринимает, что вокруг нее происходит.

— И ты не поможешь ей?

— Я не могу ей помочь. Все находится в руках того бога, который прикоснулся к ней. — Врач направился к двери, но Юлий встал у него на пути.

— Ты же врач. Ты же не можешь вот так уйти и оставить ее в таком состоянии!

— Кто ты такой, чтобы указывать мне? Я знаю гораздо больше тебя и говорю тебе еще раз, что ей помочь нельзя. У тебя два пути. Можешь пытаться ухаживать за ней и кормить ее в надежде, что тот бог или та богиня, которые привели ее к этому, сжалятся над ней. А можешь оставить ее, чтобы она достойно умерла.

— Достойно умерла?

— Да. И именно это я тебе советую. Будь милостив и подмешай это в ее питье, — сказал врач и протянул Юлию небольшой пузырек. Но Юлий отказался взять его, и врач поставил пузырек на столик возле кровати. — Можешь, конечно, положиться на силы природы, но я думаю, что это будет жестоко по отношению к больной. — Он посмотрел в сторону постели. — В таком состоянии ей практически не на что надеяться. Если бы она могла выбирать, я не сомневаюсь, что она выбрала бы смерть.

Оставшись наедине с Фебой, Юлий бессильно опустился на стул, стоявший рядом с ее постелью. Он посмотрел на Фебу, которая лежала такая спокойная и бледная… И совершенно беспомощная. Глаза у нее были закрыты. Единственным признаком того, что она еще жива, было то, что ее грудь ритмично поднималась и опускалась.

Юлий подумал о том, сколько Феба сделала для того, чтобы помочь другим людям, часами готовясь к грядущему дню. Захочет ли она жить теперь такой ужасной жизнью?

Сможет ли он жить дальше без нее?

Юлий взял со столика пузырек и посмотрел на него. Приговор врача звенел у него в ушах. Он должен был думать о ней, о том, чего она хочет. Но, подумав еще с минуту, Юлий отставил пузырек в сторону.

— Я не могу пойти на это, моя госпожа, — сказал он дрогнувшим голосом. — Прости. Я не могу с тобой расстаться.

Он взял ее левую руку и сжал ее в своих ладонях.

16

— Поставь поднос там, — сказал Александр вошедшему в библиотеку слуге, даже не оторвавшись от свитков, которые он изучал. Потом он разочарованно стукнул пальцем по свитку. — Смотрю и смотрю эти записи, Рафа, но так и не пойму, что с ней происходит. От ванн и массажа лучше ей не становится. Ей так же плохо, как было несколько недель назад.

Хадасса стояла возле окон и смотрела на Ефес. Здесь было совсем не так, как в той маленькой лавке возле бань. Отсюда открывался вид на храм Артемиды, величественный фасад которого привлекал к себе массы людей совершать мрачные ритуалы языческого поклонения. Хадассе было неуютно в этом месте, расположенном слишком близко от ступеней этого прекрасного средоточия греха. Она вспомнила, как Юлия нарядилась в красные одежды, чтобы соблазнить знаменитого гладиатора Атрета. О, к каким людским трагедиям вели пути из этого храма! Какие страдания падали на головы тех, кто склонялся перед Артемидой и другими лжебогами и лжебогинями…

— Ты слышишь, Хадасса?

Она повернулась к Александру.

— Извини…

Он снова высказал свои мысли.

— Что ты об этом думаешь?

Сколько раз они вели один и тот же разговор? Иногда Хадасса так уставала, что ей хотелось плакать. Как и сейчас, когда ее мысли были далеко отсюда. Почему в последнее время Марк не выходит у нее из головы?

— Хадасса?

— Я думаю, ты слишком большое внимание уделяешь симптомам, и упускаешь из виду возможные причины.

— Поясни, — сказал Александр. — Что именно ты имеешь в виду?

— Вот ты говоришь, что твои чисто физические обследования Венескии ничего не дали, и ты не можешь дать объяснение многим ее болезням.

— Верно.

— А что ты знаешь о ней?

— Она богата. Это мне известно. Ее муж один из советников проконсула. — Хадасса повернулась к нему, и он посмотрел на покрывало голубоватого оттенка, скрывавшее ее шрамы. Когда его финансовые дела стали лучше, он купил ей новую тунику и покрывала, но она продолжала ходить в старой серой одежде. Этого он уже никак не мог понять.

— Ну какой тебе смысл ходить в своей старой одежде и выглядеть как призрак смерти? Разве Бог против красок, разве Он призывает тебя быть похожей на ворону в покрывале? Ты больше напоминаешь не целительницу, а служительницу подземного царства, готовую отправлять умерших по реке Стикс!

Конечно, Александр тут же пожалел о такой несдержанности и извинился. А на следующее утро Хадасса появилась в голубой одежде и в покрывале, которое она теперь носила. Он смутился, его лицо покраснело. Что-то в нем подсознательно менялось в отношении к ней, и он не знал, что это было, что это означало.

Пациенты в знак благодарности часто давали Хадассе деньги. Она не отказывалась от них, но принимала с почтительной благодарностью, а потом клала монеты в коробку, ставила ее на полку и забывала о ней. Открывала она эту коробку только перед посещением тех больных, которых они принимали еще возле бань. Хадасса высыпала содержимое в кошель, который брала с собой. Когда она возвращалась, он всегда был пустым. Однако такие дни наступали все реже, поскольку медицинская практика Александра росла и девушке все больше приходилось ему помогать.