Марк долго и упрямо сидел за столом. Потом он встал. Подобрав с пола свою тяжелую одежду, он стряхнул с нее пыль и последовал за старухой.
Когда они проходили по деревне, люди как-то странно смотрели на них. Марк подумал, что со стороны они выглядят странной парой, — старая женщина с клюкой и римлянин, страдающий от последствий своего бурного вечера. Она дважды останавливалась: первый раз для того, чтобы купить хлеба, а второй раз для того, чтобы купить бурдюк с вином. И вино, и хлеб нести пришлось ему.
— Они не доверяют тебе, — сказала женщина, когда они покинули рынок.
— С чего им мне доверять? Я ведь римлянин. — Марк иронично усмехнулся. — Я для них ядовитый змей. Дьявольское отродье.
Склоны были зелеными, небо синим. Склоны яркими пятнами украшали дикие цветы. Дебора остановилась и, поставив перед собой свою клюку, оперлась на нее, и огляделась вокруг.
— Мы можем доставать воду из колодца и ухаживать за своими садиками. Столько труда, и как мало от него результата. А Богу достаточно послать один ночной дождик — и мы можем всем этим любоваться.
— Ты прямо, как она, — тяжело сказал Марк, — во всем видишь Бога.
— А ты разве не видишь в том, что открывается перед тобой, никакого чуда? Никакой красоты? Никакого великолепия?
— Я вижу только скалистые горы с молодой травой. Стада овец. Цветы. Ничего необычного.
— Как раз самые обычные вещи на земле оказываются самыми удивительными. Восход солнца, дождь…
— Сегодня говори мне, о чем хочешь, но только не о Боге. А лучше всего, вообще ничего не говори.
Она тяжело вздохнула.
— В этом мире нет ничего важного, кроме того, что принадлежит Господу. Ведь именно поэтому ты и здесь, разве нет?
— Что ты имеешь в виду?
— Ты ведь ищешь Его.
— Искал. Его не существует.
— Но разве возможно так злиться на то, в существование чего не веришь? — спросила она и пошла дальше по тропе.
Не найдя, что ответить, Марк сердито смотрел ей вслед. Он заметил, что общение с этой старухой во время прогулки оказалось не таким уж тягостным. Дебора тем временем сняла с головы покрывало и подняла лицо к солнцу, как будто солнечный свет был для нее благом.
Он поднялся по склону и поравнялся с ней.
— Я не верю в Бога, — яростно произнес он.
— А во что ты веришь?
Сурово сжав губы, Марк смотрел перед собой.
— Я верю в добро и зло.
— И ты живешь по своим убеждениям?
Он вздрогнул, и на его скулах заиграли желваки.
— Почему ты молчишь?
— Гибель Хадассы была злом. И теперь я хочу сделать так, чтобы снова восторжествовало добро.
— И как ты собираешься это сделать, не нарушая придуманных тобой убеждений?
Ее слова больно ранили Марка, потому что он не знал, что ей ответить. Оглядываясь на свою жизнь, он подумал, а были ли у него вообще какие-либо убеждения. То, что он считал добром, оказывалось чем-то кратковременным, преходящим; злом он считал все, что мешало ему достичь цели, получить то, чего он хотел, и тогда, когда он хотел. Для Хадассы в жизни все было ясно. Для Марка — ничего. Он чувствовал себя, как в тумане.
Они дошли до вершины горы. Вдали виднелось Галилейское море.
— Это недалеко отсюда, — сказала Дебора. — Анания часто брал всю семью в Капернаум и по берегу моря в Вифсаиду. — Она остановилась, опершись на свою палку. — Теми же дорогами ходил и Иисус.
— Иисус, — мрачно пробормотал он.
Женщина подняла руку и указала на север, на дальний берег Галилейского моря.
— Вон на том холме я слушала Господа. — Она опять опустила руку на палку. — И когда Он окончил Свою проповедь, то взял две рыбы и разломил несколько хлебов, и накормил этим пять тысяч человек.
— Да такого быть просто не может.
— Для Сына Бога нет ничего невозможного. Я это все видела сама, своими глазами. Как видела и то, что Он воскресил Ананию из мертвых.
От ее слов у Марка мурашки пробежали по спине. Он стиснул зубы.
— Если Он был Сын Божий, почему Он позволил собственному народу распять Его?
На глазах Деборы выступили слезы.
— Потому что мы, как и ты, думали, что Бог должен быть не таким, каким Он оказался на самом деле.
Марк нахмурился и задумчиво посмотрел на нее. Она долго молчала, прежде чем заговорить снова.
— Двести лет назад Маккавеи свергли селевкидского правителя Антиоха IV и заново освятили наш храм. Слово «Маккавей» означает молот или гасильник. Когда Маккавеи снова пришли к власти и вошли в Иерусалим, люди приветствовали их, размахивая пальмовыми ветвями. — Слезы потекли по морщинистым щекам Деборы. — То же самое делали мы, когда в Иерусалим въезжал Иисус. Мы думали, что Он пришел во власти, как когда-то Маккавеи. Мы кричали Ему: «Благословен грядущий во имя Господне!». Но тогда мы не знали Его.
— Ты была там?
Дебора покачала головой.
— Нет. Я была здесь, в Наине, у меня родился ребенок.
— Тогда почему ты плачешь так, будто своими глазами видела Его распятие? Ты же этого не видела.
— Мне теперь только остается сожалеть о том, что мне тогда не хватило верности. Но если даже те, кто был к Нему ближе всего — Его ученики, Его собственные братья, — отвернулись от Него, то что уж говорить обо мне, чем я лучше их? Нет, Марк. Мы все хотели своего, а когда Господь исполнил Свою волю, а не нашу, мы все настроились против Него. Как и ты. Во гневе. Как и ты. Разочарованные. Но все равно исполнилась Божья воля.
Марк отвернулся.
— Я ничего не понимаю.
— Я знаю. Это видно по твоему лицу, Марк. Ты и не хочешь понять. Потому что заранее настроил против Него свое сердце. — С этими словами Дебора пошла дальше.
— Как и всякий, кому дорога собственная жизнь, — сказал Марк, подумав о смерти Хадассы.
— Тебя привел сюда Бог.
Марк издевательски расхохотался.
— Я здесь по своей воле и по своим делам.
— В самом деле?
Лицо Марка стало каменным.
Дебора тем временем продолжала:
— Все мы несовершенны, и нет нам покоя до тех пор, пока мы не насытим свой самый сильный голод, самую сильную жажду, которая сидит в нас. И я это вижу в твоих глазах, так же как видела и в глазах многих других людей. Ты можешь хоть всю жизнь отрицать это, но твоя душа рвется к Богу, Марк Люциан Валериан.
Слова старухи рассердили его.
— Рим без всяких богов показывает всему миру, что жизнь — это то, что творит сам человек.