— Но, Синтия, это уж слишком! Он как-никак перерезал котенку горло хлебным ножом.
Она чувствовала, что закипает. Надо держать себя в руках!
— Мне следовало разрешить ему завести котенка. Я просто не понимала, как это важно для Джеймса.
Джонни Паркер видел, что Синтия сбита с толку, хотя и считает, что окружающие преувеличивают психологические проблемы ее сына.
— Я думаю, ему нужен психиатр. Причем сейчас, пока не стало слишком поздно.
Синтия разразилась злым смехом.
— Ты прямо доктор Спок! Насколько я понимаю, все, что ты знаешь о детях, можно написать печатными буквами на почтовой марке. Ему всего лишь девять лет! Он просто слишком возбудимый мальчик.
— Слишком возбудимый мальчик? — Джонни расхохотался. — Включи мозги, Синтия! Ты сама-то соображаешь, что говоришь? Ему нужна помощь. Когда у детей возникают психологические проблемы, нормальные родители помогают им, а не прячут голову в песок, как страус.
Синтия понимала, что Джонни пытается помочь не только ей, но и Джеймсу-младшему. Впрочем, она не могла согласиться с мнением любовника. Она считала, что все ошибаются. Джеймс-младший — всего лишь ребенок, а дети совершают глупости. Впрочем, в глубине души Синтия понимала, что беспокоиться у нее причины есть. Если окружающие придерживаются отличного от твоего мнения, значит, существует вероятность, что ты не права. Но ведь Джеймс-младший — ребенок, а дети бывают очень жестокими. Об этом все говорят. Кроме того, ей не нравилось, что мужчина, которого она по-своему любит, сейчас критикует ее и ставит под вопрос ее способность быть хорошей матерью. Конечно, на награду на конкурсе лучших матерей Синтия никогда не претендовала, но она всегда гордилась тем, что у нее такие чистенькие, ухоженные дети.
Она не допустит, чтобы ее кто-то критиковал, особенно в вопросах, касающихся ее детей. Но самым унизительным было то, что Джонни, распинаясь о психиатре для ее сына, словно не замечал, что его жена почти совсем рехнулась. Впрочем, об этом лучше помалкивать. Синтия знала, что в случившемся Джонни винит себя.
Селеста бродила по своему большому дому, словно сиротка бури. [8] Сейчас она почти не выходила на улицу, и за спиной Джонни П. перешептывались по этому поводу. На медицинском языке эта болезнь называется агорафобия, кажется. По правде говоря, такое положение вещей Синтию устраивало как нельзя лучше. Единственное место, куда Селеста отправлялась более-менее спокойно, была Майорка, где Джонни владел собственным домом. Правда, в последнее время даже эти поездки не обходились без нервов. Ему следует оставить Селесту на острове навсегда. Пусть радуется перемене обстановки и чудесному климату.
Синтия понимала, что заходить в споре с любовником слишком далеко не следует, поэтому, выдавив из себя некое подобие улыбки, она заявила:
— Ладно, это и так решено. Школа настояла, чтобы Джеймса отправили на прием к психиатру. В следующий вторник он увидится с врачом.
Джонни почувствовал огромное облегчение. Синтия должна понимать, что ее проблемы — не его проблемы, хотя время от времени ему и хотелось повлиять на свою любовницу. Пусть не делает глупостей! Впрочем, переубедить Синтию в чем-то было ох как нелегко. Она всегда говорила с таким апломбом, что невольно возникала мысль: «А может, она и впрямь права?» Сам Джонни полагал, что слова Синтии производят такое впечатление на людей лишь потому, что она крепко верит в непогрешимость своих суждений.
— Ладно, дорогая! Как насчет выпить?
Синтия лучезарно заулыбалась, но они оба знали, что очарование ночи разрушено раз и навсегда. Так называемая выходка Джеймса-младшего будет иметь далеко идущие последствия, и одним психиатром, как они втайне подозревали, дело не ограничится.
Селеста нервничала, но в этом не было ничего нового. Теперь вся ее жизнь протекала в постоянном беспокойстве. С той роковой ночи, когда погиб Кевин Брайант, она так до конца и не оправилась. Каждый раз, закрывая глаза, она видела его лицо. Каждый раз, открывая глаза, она все равно видела Кевина Брайанта. Это чудовищное лицо искажали ненависть и боль. За прошедшие годы оно увеличилось в размерах, превратившись в воображении больной женщины в лицо великана.
Селеста бесцельно слонялась по дому, по красивому большому дому, который должен был сделать ее счастливой. В ее больном воображении призрак убитого преступника неслышно следовал за ней повсюду, и Селеста каждую минуту ожидала почувствовать прикосновение полуистлевшей руки к своему плечу.
Она налила себе немного водки и залпом ее выпила. Спиртное стало единственным лекарством, способным заглушить шепот и шорохи, доносившиеся, по ее мнению, из могилы Кевина Брайанта. Селеста вспомнила, как ребенком поехала вместе с классом на экскурсию в собор Святого Павла. Дети слушали учительницу, стоя на шепчущей галерее. [9] Слова неслись вдоль стен. Все притворялись, что им ужасно интересно наблюдать этот эффект старинного сооружения, но Селесте совсем не нравилось там. Куда не ступи — всюду похоронены люди. Ну и что, что они поэты? Они давно умерли, и девочке казалось, что мертвым больше понравилось бы быть похороненными где-нибудь в тихом, спокойном месте, а не там, где толпы скучающих школьников будут прикалываться над их именами и жизнью.
Селеста зажмурилась, отгоняя плохие мысли. Она где-то прочла, что надо гнать от себя негатив и мыслить позитивно. Но как заставить себя мыслить позитивно? О чем позитивном думать, если ничего хорошего в ее жизни нет? Что делать, если ее мир построен на зыбучих песках и может погибнуть за доли секунды?
Муж любит ее. Это хорошо. Но его могут убить или искалечить в любую минуту. Он может исчезнуть раз и навсегда. Селеста лучше многих знала, в каком мире они живут. Трудно думать позитивно в таких условиях. У нее красивый дом и заботливая семья, но многие люди имеют то же самое. Если поразмыслить, то это не такая уж огромная удача. Скорее, естественное право каждого человека.
Селеста глубоко вздохнула, глядя на себя в висящем в спальне французском зеркале. Оно стоило уйму денег, и отражение в нем казалось стройнее, чем человек был на самом деле. Даже зеркало обманывало ее. Всюду ложь. Весь ее мир построен на лжи и обмане, и ничего с этим не сделать. Она не в состоянии изменить сложившегося положения вещей.
Несколько минут Селеста изучала свое отражение. Она редко смотрелась в зеркало. Селеста ненавидела себя, вернее, ту женщину, в которую превратилась. С ее внешностью, впрочем, все было в порядке. Если бы она ехала в автобусе, хотя она давно уже перестала пользоваться общественным транспортом, люди приняли бы ее за вполне нормального человека. Они не заметили бы черноту, гнездящуюся в ее душе, гниль, поразившую ее изнутри. Эта гниль не давала ей покоя. Теперь Селеста понимала, что доверять людям нельзя. Нельзя быть точно уверенным, каков человек внутри. Нельзя знать, что у человека на уме или, что еще важнее, на сердце.