Затрещало радио. У Тима звенело в ушах от постоянного рева ветра и гула дизельного двигателя, но тем не менее он расслышал голос морского диспетчера.
— «Афродита», — услышал Тим. — Вызываю судно «Афродита»…
Тим уставился на приемник. Его первой мыслью было то, что Малаки все-таки сдался. Тим испытал облегчение; он знал, что Малаки не сможет сердиться вечно, он не был настолько жесток, чтобы вычеркнуть Тима из своей жизни. Малаки Кондон — пожилой океанограф, ученый по природе, но с присущим семейному человеку романтическим представлением о праздниках. Малаки считал, что былые ошибки следует исправлять. Значит, он хочет помириться с ним и заставить Тима изменить отношение к своей дочери, ее матери и своему брату.
— Макинтош, с борта «Афродиты», — ответил Тим, взяв микрофон и приготовившись встретить старого ворчуна фразой «С Днем благодарения, что же ты так долго?» Раздался щелчок, оператор соединял его с абонентом.
— Это Дженифер Хэнсон из реанимационного отделения больницы Святой Бернадетт города Нью-Йорка. Боюсь, что у меня для вас плохие новости…
Тим выпрямился — обычная человеческая реакция на слова «плохие новости» и «реанимационное отделение», услышанные в одном предложении. Он ненавидел Нью-Йорк, как, впрочем, и все остальные рыбаки, которых он знал. Хуже того, каждая клетка его тела питала отвращение к больницам и болезням.
— Несколько часов назад к нам доставили женщину и ребенка. При них не было никаких удостоверений личности, кроме карточки с названием вашей лодки.
— «Афродиты»? — недоумевая, спросил он.
— Женщина белая, худенькая, светловолосая.
Он ничего не сказал в ответ.
— Голубые глаза… — продолжила медсестра.
Тим опустил голову, кровь пульсировала у него в висках. Его разум вызвал образ пары знакомых глаз цвета лепестков барвинка, внимательных и веселых. Золотистые волосы, ниспадавшие ей на плечи, светлые веснушки на бледной коже. Но чтобы с ребенком в Нью-Йорке? Этого просто не могло быть.
— Тридцать четыре или тридцать пять лет, — продолжала медсестра. — Первая группа крови. Ребенку около двенадцати, четвертая группа крови.
— Я их не знаю, — ответил Тим, с трудом ворочая языком в пересохшем рту. Разве у его дочери не вторая группа крови? Его голова закружилась, словно в момент приступа гриппа. Это жестокое море мстило ему. Час расплаты за то, что он бросил дочку. Он и так чувствовал за собой вину, почти помешавшись на своем образе жизни. Малаки никогда раньше не отворачивался от него, и последняя вспышка ярости старика потрясла Тима до глубины души.
Сбросив скорость, Тим свернул к «Ред Лобстер». Доки и штабеля грузов были белыми от снега. Оснастку больших барж покрывал слой льда. Женщина с двенадцатилетним ребенком. В Нью-Йорке? Он думал, что девочка слишком больна для поездок, но она же была в Новой Шотландии прошлым летом.
— У женщины была одна серьга. Небольшой бриллиант и сапфир, в виде цепочки…
После этого отрицать что-либо было бессмысленно. Подняв голову, Тим увидел свое отражение в стекле рулевой рубки. Борясь с нахлынувшим стыдом и печалью, он вспомнил маленький дом рядом с доками Хоторна, деревья, которые очень нравились его жене, те самые с белыми цветочками, источавшие такой сладкий запах. Но она не стала бы ему звонить. Особенно после того, что произошло прошлым летом.
— Сумочка из атласа, — сказала медсестра. — Внутри есть бирка с названием места.
— Магазин «Шхуна», — прокашлявшись, ответил Тим. — Я подарил ей ее на Рождество. Серьги принадлежали моей матери…
— Значит, вы знаете ее? — с напряжением в голосе спросила медсестра.
— Ее зовут Диана Роббинс, — сказал Тим. — Она была моей женой.
Такси оказалось старым «Шевроле Импала» синего цвета. Тим сидел на заднем сиденье, глядя в окно, пока водитель гнал по шоссе № 35 к кольцевой транспортной развязке. Перед его глазами мелькали пригородные дома, украшенные венками и гирляндами. Перед некоторыми во дворах стояли снеговики. На подъезде к парковой автостраде Штата садов дети забросали машину снежками.
— Эх, — вздохнул водитель. — Мне следовало бы разозлиться, но в их годы и при нынешней снежной зиме я, наверное, делал бы то же самое.
— Да, — сказал Тим, размышляя о себе и своих братьях.
— Направляетесь в город, чтобы хорошо провести время?
— В больницу, — ответил Тим, у него так пересохло в горле, что слова приходилось выдавливать.
— Извини, приятель, — сказал водитель. Он замолчал, и Тим был этому рад. У него не было желания разговаривать. Из радиоприемника неслась музыка, шумел обогреватель. Тим не хотел рассказывать случайному незнакомцу историю своей жизни, о том, как он вот уже одиннадцать лет был в бегах и собирался сбежать еще дальше, когда его застал этот звонок.
Рождество. Возможно, Малаки был прав насчет этого времени года. Семьи воссоединялись, женщины прощали, дети выздоравливали. Тим сам все испортил. Он украл Диану у своего брата, женился на ней, а потом бросил ее и их дочь.
С горем пополам ему удалось прожить эти одиннадцать лет, спрятавшись далеко в море. Но он разругался со старым ирландцем, человеком, который посвятил жизнь прослушиванию пения дельфинов Новой Шотландии и который пробудил его. Малаки Кондон всегда убеждал его наладить отношения с Дианой. Может быть, для Тима сейчас настал последний шанс.
Эми медленно приходила в себя. Ее первой мыслью было Мама! А второй — Диана. Эми лежала в больничной койке. Стены были зелеными, простыни белыми. Она посмотрела на свою руку, которую над ее головой поддерживал металлический треугольник, похожий на трапецию.
— Как Диана? С ней все в порядке? — спросила она медсестру, стоявшую возле ее кровати.
— Она твоя мама, милая? — спросила медсестра.
Эми отрицательно покачала головой. Она почувствовала, как к глазам подступили жгучие слезы. Ее мама была дома в Хоторне. Эми хотела позвать ее, чтобы она приехала сюда, к ней. — Пожалуйста, скажите мне, — всхлипывала она, — что с Дианой… — пыталась спросить она.
Таксист завернул в туннель Холланд. Тим уже не помнил, когда в последний раз был в туннеле. Его жизнью давно стало море: ракообразные, цены на омаров в Портленде и подработки в Бостоне, замерзшие ноги в мокрых ботинках, запах солярки и угрызения совести.
Жизнь Тима могла бы быть совсем другой. Разглядывая дома, по-рождественски украшенные, он гадал, почему отказался от всего этого. Однажды он был сам себе хозяин: красивая жена, собственный дом, процветающий бизнес по добыче омаров. Иногда он испытывал вину за то, что увел Диану у брата, но ведь это был ее выбор. Она могла бы остаться с Аланом — «великим доктором» — если бы только захотела, но она предпочла Тима.
— Я поеду по Гудзон-стрит, — сказал водитель. — На Вестсайдском шоссе жуткая пробка.