— Боже, да ты даже ростом мала. Георгосу нравятся высокие женщины, ты не знала?
Высокие и белокурые… как я. С пристойным бюстом… как у меня. Я скажу, почему он на тебе женился, маленькое ничтожество. Потому что ему хотелось какую-нибудь молоденькую и послушную, которую он смог бы поместить в свою старую огромную конюшню в качестве своей племенной кобылы.
Иви застыла не в силах шевельнуться, а женщина придвинулась к ней, схватила ее за руку и повернула кругом.
— Но не думай, что он не будет погуливать с другими женщинами, — выпалила она с искаженным от ярости лицом. — С такими, как я. Может быть, даже со мной! Не воображай, что этот спектакль наверху что-нибудь значит. Он меня не забыл. И никогда не забудет. Я дала ему такой секс, какого ни один мужик никогда не имел. Погоди, пока не забеременеешь и не начнешь расплываться. Тогда его к тебе и на аркане не подтащишь.
Внутри у нее что-то пугающе щелкнуло. Она вырвала руку и так хлестнула Анну по лицу, что та вскрикнула и, схватившись за щеку, откатилась к дверце кабинки, изумленно уставившись на Иви.
— Как ты смеешь меня бить! — завопила она. — Я… я на тебя в суд подам за нанесение телесных повреждений!
— А я на тебя — за клевету! — заорала в ответ Иви. — Мой Георгос не думает изменять мне. Ничего-то ты не знаешь, глупая и злобная потаскушка. Ты — воплощение всего, что он презирает в женщине. Да он скорее проведет одну ночь со мной, чем миллион с тобой, потому что он меня любит.
Анна рассмеялась.
— Георгос Павлиди не любит ни одну женщину!
— Может, раньше и не любил, а теперь любит, — возразила Иви. — Он любит меня. А я люблю его, — добавила она, и сердце ее сжалось от точного попадания в цель этого правдивого высказывания. Она уже давно это подозревала, но не предполагала, насколько глубоко любит Георгоса. Она умрет, если его потеряет. Конечно, Анна, наверное, права. Похоже на то, что мужчина, бывший мужем обеих, не способен на любовь, какой жаждала Иви.
— Что здесь происходит?
Они обернулись — в дверях стоял Георгос.
— Эта твоя стерва жена меня ударила, — захныкала Анна, потирая щеку.
Георгос вздернул бровь и поглядел на покрасневшую, но не оробевшую Иви.
— Смею сказать, ты это заслужила, — протянул он. — Если Иви дает кому-то пощечину, то не напрасно. Лучше тебе убраться с ее дороги, Анна. Она совсем не такая тихая и кроткая, какой кажется. Идем, дорогая… — Он подал Иви руку. — Я расплатился. Кофе мы выпьем дома. Доброй ночи, Анна.
Большая его ладонь накрыла трясущиеся пальцы Иви, Стараясь не замечать любопытных глаз, она вышла с ним из дамской комнаты, а потом из ресторана. Интересно, что было слышно? И что услышал Георгос?
— Ты ей поверила? — спросил он по дороге домой.
— Поверила чему? — насторожилась Иви.
— Небылицам, какие она про меня наплела.
Иви облегченно вздохнула. Значит, он ничего не слышал. Их голоса, вероятно, заглушала тяжелая деревянная дверь. А зашел он взглянуть, что творится, когда Анна вскрикнула.
— Я бы не поверила ничему, что сказала эта потаскушка, — твердо произнесла Иви. — В ней нет искренности.
— Определение прямо по Леонидасу, — хмыкнул Георгос.
— Да? — озадаченно спросила Иви.
— Да. Если верить Леонидасу, на свете очень мало людей действительно искренних.
— Наверное, он прав, — пробормотала она.
— Теперь это ты про меня?
Иви промолчала.
Георгос вздохнул.
— Ты, правда, думаешь, что у меня снова могло быть что-то с этой женщиной?
— Я… я в этом не уверена, — призналась она в конце концов.
— Но уж в том, что у меня внебрачные связи, ты уверена и определенно намекала на это сегодня.
Иви опять ничего не сказала.
— Да отвечай же, черт подери!
Слезы защипали ей глаза.
— Да, — сказала она тихим сломленным голосом.
Он выругался так, как никогда еще при ней не ругался. С лицом мрачнее тучи вогнал «ягуар» на подъездную дорожку, все еще что-то бормоча себе под нос.
Без всякого упоминания о кофе он потащил ее наверх по лестнице, втолкнул в спальню. Иви испуганно притихла.
— Так, — проскрежетал он, надежно заперев дверь и толчком усадив ее на край кровати. — А теперь сиди и слушай. И чтоб ничего не говорила. Ни единого слова!
Иви кивнула, радуясь такой возможности.
Он заходил взад-вперед по комнате, что-то бурча про себя. Наконец встал у окна, ухватившись за подоконник, и глубоко, прерывисто вздохнул. Потом повернулся лицом к ней, сложив руки на груди и стараясь расслабить напряженно вздернутые плечи.
— Я хочу рассказать тебе одну историю, — сказал он неожиданно тихим и спокойным голосом. — О человеке, женившемся на женщине, которую он безумно любил, но которая не способна была полюбить его в ответ так, как он того хотел.
У Иви округлились глаза. Не о своем ли браке он говорит?
— Этот человек был моим отцом, — резко продолжил он, перечеркнув все ее надежды. — А женщина — моей матерью…
Иви встрепенулась, несмотря на разочарование, выпрямилась, не сводя глаз с Георгоса, который смотрел не на нее, а куда-то в дальнюю стенку.
— Моей матери, видишь ли, не нравилась физическая сторона любви. Она находила ее… неприятной, а желания моего отца… отвратительными. Он как-то признался мне в этом, когда уже взрослым я упрекнул его за многочисленные и все менее и менее благопристойные связи. Но лишь когда он рассказал мне все, я понял наконец загадку их семейной жизни.
Иви не удивило такое начало. Она давно подозревала, что Алис пугала высокая сексуальная энергия мужа.
— Очевидно, мать терпела то, что она считала завышенными папиными требованиями, пока не зачала Леонидаса. Тогда она начала отказывать папе. Отец чувствовал себя угнетенным, но поскольку очень любил мою мать, то старался не шляться, думая, что, может быть, после рождения ребенка все придет в норму. Однако она находила любые предлоги, чтобы отказываться от возобновления супружеских отношений. Прошел год, потом два. Вынужденное целомудрие начало сказываться, и однажды в приступе неутоленной страсти он обрушился на нее… очень грубо.
Господи, подумала Иви, бедный человек, бедная женщина… Какое ужасное несовпадение характеров!
— В результате получился я, — бесцветным голосом продолжал Георгос, — и наступил конец всякой физической близости. В дополнение ко всему я уродился точной копией папы. Стоит ли удивляться, что ей было трудно любить меня, что она всегда предпочитала Леонидаса?
Ей хотелось плакать. Бедный, бедный Георгос…
— Но твоя мать любит тебя, — возразила она. — Правда.