На первый взгляд мой новый сокамерник выглядит совершенно безвредным типом. Я не спрашиваю его, за что он сидит, а он не лезет с рассказами. С такими разговорами лучше не торопиться. Росточка он маленького, хилый, тщедушный. Лоб высокий, лицо какое-то угловатое, волосы поблескивают в свете лампы. Приглядевшись к нему, я на мгновение поражаюсь. Его взгляд лучится добротой.
Он отвешивает мне поклон:
– Меня зовут Зизхан.
И смотрит на меня, ожидая, что я тоже представлюсь. Я молчу, скрестив руки на груди и поджав губы.
– Зизхан рад знакомиться с тобой, – говорит он.
Трудно сморозить бо́льшую глупость. По-английски он лопочет с горем пополам. Наверное, ему лет сорок. Кожа смуглая, желтоватая. Явно приехал откуда-то с Востока. Пытается завязать непринужденный разговор, но я не отвечаю на его старания. Лучше с самых первых минут провести разделительную линию. Другой на его месте давно бы отстал. Сидел бы на своей койке и размышлял о том, сможет ли он спать спокойно в обществе такого отморозка, как я. Эту ночь и множество следующих ночей. До Зизхана наверняка дошли устрашающие слухи, но это его, похоже, не пугает. Мне надоедает играть в молчанку, и я решаю снабдить его информацией к размышлению.
– Парень, который спал на твоей койке, умер, – говорю я.
– А, я слышал, – говорит Зизхан. – Слышал, вы бывать хороший друзья. Тебе тяжело, очень тяжело. Принимай мои извинения.
– Ты хочешь сказать, сожаления?
– Да, верно.
Мой выпад не принес результата. Сочувствие всегда застает меня врасплох. Я не знаю, что с ним делать, с этим дурацким сочувствием.
– Заруби себе на носу: мне наплевать, кто ты и как тебя зовут, – говорю я. – Здесь есть свои правила, и тебе надо их выучить. Чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше для тебя. Правило номер один: не претендуй на мое пространство. Правило номер два: не наступай мне на ноги. Правило номер три: не действуй мне на нервы. Усек?
Он растерянно мигает. Маленькие раскосые глазки перебегают с моего лица на стену и обратно.
– Зизхан усек, – говорит он.
– Вот и молодец!
Вскоре до нас долетает шум. Наступило утро. Двери, расположенные по обеим сторонам коридора, открываются. В молчании мы ждем, когда начальство явится проверить, на месте ли мы.
Появляется офицер Маклаглин. На его левом ухе повязка. Мы с ним обмениваемся ненавидящими взглядами. Он не простил, что я съел письмо Триппи. Я не простил, что он меня до этого довел. Он не простил, что я едва не откусил ему ухо. Я не простил, что он отправил меня в карцер. Мы оба хотим поквитаться друг с другом. И не скрываем свои желания.
– Помни, я за тобой наблюдаю, – говорит офицер Маклаглин. – Еще одно нарушение, и пеняй на себя.
Я молчу, прикусив язык. Набираю полную грудь воздуха, чтобы успокоиться. Он стоит так близко, что я вижу волоски в его ноздрях. Очень удобное расстояние. Чтобы разбить ему нос, хорошенько двинув лбом. Надо только правильно выбрать угол. Жаль, что я не могу осуществить свое желание.
Мы снова остаемся одни. Зизхан таращится на меня как на великое чудо.
– Почему он такой злой на тебя? – спрашивает он.
– Потому что он крыса, которая притворяется человеком.
Зизхан хохочет, словно это лучшая шутка, которую он слышал в своей жизни.
– Человек-крыса, – повторяет он. – Здорово!
Он погружается в задумчивость и после изрекает:
– Еще бывать человек-рыба, человек-птица, человек-змея, человек-слон. В этом мире мало человеческих людей.
Я не очень представляю, о чем он говорит. Странный он парень, хотя я никак не могу понять, в чем именно заключается эта странность. От него не так просто отделаться, и его блаженная улыбка начинает выводить меня из себя. Наверное, надо посоветовать ему сполоснуть морду водой и смыть эту дурацкую улыбку. Но я не успеваю открыть рот, как он спрашивает:
– Трудно все время драться?
– Что? – растерянно переспрашиваю я. – Что значит – все время драться?
– Драться значит драться. Наверное, ты уставать от это?
Я пялюсь на него во все глаза. Он не похож на человека, у которого поехала крыша. В его голосе нет ни насмешки, ни издевки. Ему просто любопытно.
– Откуда ты? – спрашиваю я.
– О-о, – тянет он, словно ответить на этот вопрос чертовски сложно. – В первый раз я родится Бруней.
– Это что за дыра?
В глазах его вспыхивает обида.
– Бруней Даруссалам. Остров Борнео. Британская колония. Раньше быть. Теперь Бруней отдельно.
– Я вижу, слуги королевы не слишком старались научить тебя говорить по-английски.
– Я учить по-английски, – заявляет Зизхан, пропуская мимо ушей мой сарказм. – Каждый день учить новое. Зизхан хорошо учить.
Я ухмыляюсь. Пока мне никак не удается решить, разыгрывает он из себя придурка или на самом деле плох на голову.
– Ты сказал, что родился в этом самом Брунее в первый раз, – напоминаю я. – Что это значит?
Он улыбается, демонстрируя зубы, мелкие и желтые, как дикий рис.
– Первый раз я родится Бруней, – повторяет он. – Второй раз родится целый мир. Я отовсюду. Мир мой дом.
Мои тормоза, похоже, вот-вот откажут.
– О, я наконец допер, – говорю я. – Ты из этих помешанных на религии кретинов, верно? Шатаешься по миру, трудясь во славу Божью?
– Что?
– Можешь четко ответить на вопрос: ты член какой-нибудь секты или чего-то в этом роде?
Он пялится на меня сначала растерянно, потом испуганно.
– Сразу предупреждаю: не вздумай наставлять мою заблудшую душу на путь истинный. У меня рвотный рефлекс на всю эту мурню. Лучше читай проповеди своей мыльнице.
– Своей мыльнице, – эхом повторяет он, явно не понимая ни бельмеса.
– Признайся честно: ты религиозный фанатик?
– Фанатик? – Лицо Зизхана вспыхивает от радости. Наконец-то он услышал знакомое слово. Но в следующую секунду он серьезно сдвигает брови. – Фанатик говорить так: все плохо, я один хорошо. Зизхан говорить: все хорошо, я один плохо. Почему Зизхан быть фанатик?