Мама взяла его за подбородок и заставила поднять голову:
– Это отрава, понимаешь? Я не позволю, чтобы ты отравлял свою душу. Я хочу, чтобы ты всегда оставался таким, как сейчас.
– Хорошо, мама, – выдохнул Юнус.
Выражение маминого лица смягчилось. Она обняла Юнуса, и несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу. Она поцеловала его в макушку, вдыхая младенческий запах. Окинула нежным взглядом с ног до головы и заметила какое-то странное пятно, темневшее у него на шее над воротником рубашки.
– Что это у тебя?
Юнус вздрогнул, в глазах его заметались огоньки паники. Он лихорадочно пытался что-нибудь придумать, но ничего не приходило в голову. Врать не имело смысла. К тому же Юнус совершенно не умел врать.
– Это тату, мама.
– Что?
Я уже знала про эту злополучную татуировку и теперь бросилась на помощь своему маленькому братику:
– Не волнуйся, мама, это всего лишь…
Даже не посмотрев в мою сторону, мама схватила Юнуса за руку и потащила в ванную. Он упирался и протестовал, но все было бесполезно. Мама стащила с него рубашку и брюки и, когда он остался в одних трусах, заставила нагнуть голову над раковиной и принялась яростно тереть мочалкой его загривок.
– Не надо, мама, – верещал Юнус. – Больно!
– А когда ты делал эту мерзость, было не больно?
Я предприняла еще одну попытку вмешаться:
– Мама, татуировку так не смоешь.
Но она, по-прежнему не замечая меня, продолжала терзать несчастную шею Юнуса.
– Давно у тебя это? – спросила она.
– Уже пару месяцев, – ответила вместо него я. – Ты заметила бы это раньше, если бы уделяла нам больше внимания.
В последней фразе прорвалась горечь, неожиданная для меня самой.
– Что ты несешь?
Мама наконец повернула голову в мою сторону.
– Ты всегда думаешь о чем-то своем, – выпалила я. – Не знаю о чем, только не о нас. С тобой стало невозможно разговаривать. Ты только и знаешь, что твердишь: не делай того, не делай этого. А что с нами происходит, тебе наплевать.
– Неправда, – отрезала мама и, упрямо закусив губу, вновь принялась орудовать мочалкой. Несколько минут спустя ей пришлось признать, что это напрасный труд. Едва не плача, она отбросила мочалку: – Скажи, зачем ты себя изуродовал? Зачем? Ты что, и правда спятил?
Юнус разревелся, как маленький.
– Ничего я не спятил! – всхлипывая, выкрикнул он. – Это ты спятила! Я видел тебя с каким-то мужиком на улице!
Едва слова эти сорвались с его губ, Юнус закрыл рот ладонями, словно пытаясь их поймать. Я изумленно взглянула на брата. Вот он, секрет, который так терзал беднягу, дошло до меня. Он тоже посмотрел на меня – растерянно, виновато, печально. Когда я повернулась к маме, на лице ее застыло выражение, которого я никогда прежде не видела. Глаза у нее остекленели. Слезы стояли в них, не проливаясь.
Мы все потрясенно молчали. В этой тяжелой, напряженной тишине слышно было, как капает вода из крана.
Вечером, когда мы с Юнусом остались вдвоем в нашей комнате, он выложил мне всю историю. Я долго не могла уснуть, на душе скребли кошки. В комнате было темно, только серебряный лунный луч проникал сквозь шторы. В очередной раз повернувшись с боку на бок, я услышала шепот Юнуса:
– Эсма, ты спишь?
– Нет.
– Папа от нас ушел. Как ты думаешь, мама тоже уйдет?
– Нет. Не будь дураком. Никуда она не уйдет. Спи и не волнуйся.
Как ни удивительно, открытие, сделанное нынешним вечером, ни капельки не настроило меня против мамы. У меня имелось много других поводов сердиться на нее – значительных и ерундовых. Но теперь, когда я узнала, что у нее есть свой собственный мир или, по крайней мере, она пытается этот мир создать, я вовсе не чувствовала себя уязвленной или обиженной. Напротив, у меня возникло желание ее защитить. Теперь она казалась мне улиткой, ползущей рядом с прожорливыми лягушками.
– Смотри только не проболтайся Искендеру, – сказала я. – Нельзя, чтобы он об этом узнал.
Часы показывали семь тридцать вечера. Длинный день близился к концу. Пимби была на ногах с раннего утра, волосы ее выбились из пучка, поясница слегка ныла, но она не чувствовала себя усталой. Она сказала Рите, что останется в салоне после закрытия и подметет пол, хотя это не входило в ее обязанности.
– Ангел ты мой! – воскликнула Рита, расцеловав ее в обе щеки. – Что бы я без тебя делала?!
Пимби в ответ промолчала. Она не могла заставить себя сообщить Рите, что бросает работу. Что завтра не придет в «Хрустальные ножницы». И послезавтра тоже. Она оставит Рите записку, решила Пимби. Так будет проще. Она объяснит, что плохо себя чувствует и нуждается в отдыхе. Нет, пожалуй, лучше сказать правду. По крайней мере, насколько это возможно. Рита всегда была ей настоящей подругой. И Пимби откровенно признается, что старший сын запретил ей работать.
Искендер, ее первенец, всегда останется ее любимцем. Конечно, характер у него неуравновешенный, порой слишком вспыльчивый и горячий, но он хороший мальчик. И у него есть причины на нее злиться. Все эти сплетни выводят его из себя. Какому сыну понравится, что за спиной его матери люди укоризненно качают головами. В кафе, чайных, прачечных и магазинах шепчутся о том, что в семействе Топрак творится неладное. Слухи расползаются быстрее, чем чернильное пятно на шелке. Всю свою жизнь Пимби чистила, мыла и стирала, но она не знала средства против пятен на репутации. «Сейчас я напишу Рите, – повторяла она про себя. – Она все поймет. Или нет».
Сознание своей вины – чувство, к которому приходишь постепенно. Начинается все с сомнения, крошечного, как вошь. Она поселяется на твоей коже, откладывает яйца, и вскоре на твоем теле не остается живого места. Теперь Пимби только и думала, что о своем грехе. Думала на работе и дома. Чем бы она ни занималась – готовила, убирала или молилась, грех разъедал ей душу и отравлял кровь.
Когда она была маленькой девочкой, у нее несколько раз заводились вши. Когда это случилось в первый раз, она пришла в ужас. Пимби была уверена, что заразилась вшами от своей сестры-двойняшки, хотя Джамиля утверждала обратное. Мать загнала их обеих в бочку с обжигающе горячей водой и продержала там несколько часов, намазав дочерям волосы каким-то вонючим снадобьем, которое дал ей местный целитель. В конце концов ей удалось избавить девочек от паразитов, но лечение едва не стоило им жизни.
Прошло уже больше часа, с тех пор как парикмахерская опустела. Все разошлись по домам – клиенты, администратор, маникюрша, приходившая дважды в неделю. Рита планировала нанять стилиста: ей очень нравилось это шикарное словечко. В Англии люди обожают шикарные словечки. Пимби до сих пор изумляло, какие пышные названия они дают такой простой вещи, как еда. «Цыплята под пряным соусом с воздушным пикантным кускусом» – этот словесный шедевр она прочла в меню модного ресторана, куда водил ее Элайас. То был их единственный совместный выход в свет. Никогда в жизни Пимби не чувствовала большей неловкости, чем в тот день. Он попытался найти место, где они могли бы спокойно поговорить, не опасаясь, что их увидят. Проблема состояла в том, что такого места в Лондоне не было. В какой бы укромный уголок они ни забрались, шанс встретить знакомых все равно существовал. К тому же во вселенной испокон веков действует неумолимый закон, согласно которому с тобой происходит именно то, чего ты изо всех сил стараешься избежать.