Подхожу поближе и едва не лишаюсь чувств.
— Боже мой!
От того, что я увидела, у меня просто мандибула (это совсем не то, что вы могли бы подумать, это извращенцы медики таким латинским словом нижнюю челюсть называют) по коленкам хрястнула. На оцинкованном столе передо мной лежал труп Калинина.
Я не буду утомлять вас, дорогой читатель, женскими охами и вздохами, а просто опишу все так, как это выглядело бы в официальном протоколе осмотра.
«Труп лежит на спине. Голова повернута влево, обе руки согнуты в локтевом суставе. Правая нога вытянута, левая полусогнута в коленном суставе и ротирована кнаружи. На трупе серая шуба, под которой коричневый вязаный джемпер. Под джемпером рубашка фланелевая в белую и зеленую клетку. Брюки черные, ремень из коричневого кожзаменителя. Черные полусапожки с надписью „Adidas“. Труп мужчины удовлетворительного питания, около сорока лет, рост сто девяносто — сто девяносто три сантиметра, масса сто — сто два килограмма. Труп на ощупь холодный. Брюки грязные, залитые кровью, разорваны по среднему шву. Пуговиц на гульфике нет.
Половые органы отсутствуют. На правой половине лица ссадины и кровоподтеки, нанесенные пострадавшему при жизни тупым предметом. Лицо забрызгано кровью. Рот открыт. Во рту пострадавшего отсеченный фаллос».
Так было бы написано в протоколе, и его бесстрастным языком мне оказалось легче рассказать вам, дорогой читатель, о том, что меня парализовало, приковав к месту.
В этот момент меня окликнули, и я едва не лишилась чувств.
— Ты кто такая? Чево в такую рань тут делаешь?
— Я Иванова, студентка, — повернулась я к говорившему.
Передо мной стоял дедок в белом халате, с седыми взъерошенными остатками шевелюры и красным носом. В руке он держал недопитую бутылку «Анапы» и при разговоре со мной яростно жестикулировал ею, как дирижер палочкой.
— А чего ты к этому мужику лезешь? Ты что, не знаешь, где практиковаться должна? Ну-ка покажь мне свой студенческий.
— Я его, дедушка, сегодня в троллейбусе потеряла.
— Ишь ты, потеряла. Ну так иди и ищи. Ходят всякие, а потом из-за вас по шапке получай.
— Так я ничего руками на трогала. Только посмотрела. Труп уж очень необычный. И над телом надругались. Вроде как ритуальное убийство, не каждый день такое увидишь.
— Вот это точно. Я тут больше сорока лет работаю. На моей памяти еще только двое точно таких жмуриков было. Навидался-то я всякого: и по запчастям людей, бывает, привозят. А те тоже сами целые были. Только шея свернута, как у куренка, и запчасть во рту, как и у этого…
Я, уже было решившая закруглиться с визитом, переменила мнение, услышав об одном почерке трех убийств.
Дед отхлебнул в очередной раз из заветной емкости и приблизился к трупу. На него по известным причинам стала накатывать словоохотливость.
— Вот так, милок, — обратился он к своему молчаливому собеседнику. — Ты не первый. Дал бы только бог, чтоб ты последний в руки к такому «хирургу» попал. Это ж надо, так мужиков уродовать. Изверг!
— Значит, говорите, были уже такие случаи? — спросила я, стараясь направить разговор в нужное мне русло.
— Дык я и говорю: за сорок лет — третий. Я ж тут, почитай, всю жизнь работаю. Охотников-то санитарами в морг не больно сыщешь. Тут выдержка нужна, характер. Ну и привычка, конечно. А как же без этого? Без этого никуда.
Дед снова причастился «Анапой».
Мне бы, конечно, побыстрее вытрясти из болтливого старикашки всю полезную для меня информацию. Но я понимала, что торопить его нельзя, чтоб он не сменил вдруг милость на гнев да не потребовал снова студенческий билет. Деду нужна была благодарная аудитория, и в данный момент этой аудиторией и была я. Поэтому я молча слушала, лишь понимающе кивая головой.
— Так вот чо я говорю-то. Еще двое таких вот со сломанной шеей да с прибором во рту было лет семнадцать, похоже, тому назад. Ну, в начале восьмидесятых — это точно. И подряд прям. Вослед друг за дружкой. И вот чо интересно-то — оба с одного района, с Трубного. Только те двое молодые были. Парнишки лет по двадцать.
Ну, милиция тогда убийцу серийного искать стала. Но не нашли никого, такие измывательства больше не повторялись. А нонче, вишь, опять начал дураковать старый знакомый.
В коридорах захлопали двери, стали раздаваться шаги, голоса.
Дед, профессиональным жестом слив остатки благоухающей жидкости в свой безразмерный желудок, поднял вверх указательный палец.
— Во, кажись, Михалыч пришел. Это — наш потрошитель, — пояснил мне дед, направившись к двери, чтобы встретить уважаемого Михалыча.
В мои планы встреча с Михалычем не входила. Поэтому со словами:
— Ой, дедуль, я ж вспомнила, где студенческий свой оставила, — я ломанулась к двери. — В другой раз приду позанимаюсь.
— Это, дочка, твоя воля. А то б оставалась. Поглядела. Ведь и взаправду не каждый день таких привозят.
Но я уже выскользнула в дверь и стала спускаться по лестнице, очень тщательно выполняя наказ двенадцатигранничков сдерживать свое настроение.
Все еще завтракающий студент удивленно взглянул на меня:
— А ты чей-то так быстро? Там Михалыч пришел. Наоборот бы, оставалась. Тут сейчас целая толпа зрителей придет.
Я махнула рукой:
— Вспомнила, где свой студенческий оставила. Пойду заберу, пока не подобрали. Попозже приду. Пока, — сделала ему ручкой и вышла на улицу.
Если вы, дорогой читатель, считаете, что чистый уличный воздух ничем не пахнет, то вы глубоко ошибаетесь. Он имеет совершенно неповторимый, необыкновенный запах. Как говорят, вкус воды познаешь с похмелья. Так и здесь. Такое ощущение, словно иголочки мелкие в легких покалывают.
Я остановилась у порога, глубоко вдохнула несколько раз, блаженно прикрыв при этом глаза и выдыхая со стоном, похожим на рычание.
— Н-да, — философски произнесла я и направилась к своей «девятке».
Погода еще больше испортилась. Под ногами чавкала жижа, состоящая из песка, грязи, соли и остатков снега.
Моя «девятка», заляпанная со всех сторон, имела сейчас непрезентабельный вид. Я достала тряпку, чтобы протереть хотя бы стекла и забрызганные номера.
Выполняя эту процедуру, я напряженно думала над тем, что услышала от дедули и что увидела своими глазами.
Села в машину, откинулась на сиденье. Задавленная грузом «ярких впечатлений», я никак не могла решиться вставить ключ в замок зажигания. Мне предстояла весьма неприятная миссия — сообщить Вере Ивановне о смерти ее мужа.
А еще меня очень волновала судьба Ани. У того, кто так зверски расправился с ее отцом, несмотря на отнюдь не карликовый рост Николая, явно больная психика. Жизнь девочки в большой опасности. И все-таки интуиция женщины и опыт частного детектива слаженным дуэтом подсказывали мне, что не все еще потеряно. Надо действовать стремительно. Вот уж действительно, «промедление смерти подобно».