— Мне пора идти поработать с публикой… думаете, мне быть мной легко? А кто вы, милочка? Я Фрэнк.
Он был красив. Но не так, как Бадди.
— ..поселиться в моей квартире? Радость моя, я бы тебе и туалетной бумаги своей не дал!
— ..Знаешь, что мне говорит эта рвань? Он говорит: «Не трахайся в моих владениях… хочешь порезвиться, делай это на кровати, за которую платит кто-нибудь еще»
Элейн пристальным взглядом обвела комнату, своих гостей и вымученной улыбкой улыбнулась Джорджу Ланкастеру.
— Всем вроде бы неплохо, правда?
— Истинная правда. Только почему рядом со мной пустое кресло? — посетовал он.
Элейн тут же вытянулась по стойке «смирно».
— Прошу извинить! Джина должна была тут сидеть. Вы видели ее?
Джордж бросил плотоядный взгляд.
— Если бы видел, то об этом бы не забыл. Она та самая с большими…
— Именно, — сухо заметила Элейн, отодвигая свое кресло и выбираясь из-за стола. — Пойду посмотрю, где она. Наверное, еще в доме. Я вернусь через минутку.
— Ради Бога, малыш.
Она поспешила в дом, где в разных местах еще сидели группками гости. Возле бара увидела Монтану Грей, болтающую с незнакомым мужчиной. Рядом увлечены были разговором Шон Коннери и Роджер Мур с женами. Из гостевой ванной вышли Карен Ланкастер и Шарон Ричман, смеясь и хихикая.
О, Карен, я с тобой еще не закончила. Я, собственно, еще и не начинала, сука.
Она прошла к парадному входу и справилась у охранников.
Джина Джермейн еще не приезжала.
— Где Нийл? — громовым голосом спросила Памела Лондон. — Я за весь вечер его ни разу не видела.
Росс, который пытался сосредоточиться на Сейди-Ласаль, повернулся к почетной гостье. Видик у нее, будто нацепила алый парик, каким ворон пугают, — почему ей не скажут насчет ее волос?
— Он где-то туг, разве нет?
— Я его не видела, а он должен был сидеть рядом со мной.
Господи, думал Росс, ну что это за организация! И у того, и у другого почетного гостя — рядом пустые кресла. Хоть что-нибудь Элейн может сделать как надо?
Как только Элейн вышла из-за стола, Биби принялась действовать и подсела к Джорджу.
— Джордж, пусик! — вздохнула она. — Банкет очень хорош, но уж очень много народу. У меня для тебя и Памелы готов совсем особый ужин. Всего несколько друзей. Что ты думаешь?
— Я думаю, что для старой девки ты довольно хорошо сохранилась. — Он ущипнул ее за ляжку. — Все еще аппетитная бабенка.
— Джордж! — Она оттолкнула его руку и попыталась изобразить оскорбленную честь, но ничего не вышло. Джордж знал ее с тех пор, как ей было шестнадцать и она обхаживала Елисейские поля, что, как она надеялась, он давно позабыл.
Монтана прижала палец к губам и сказала:
— Никому, Бадди, ни слова. Я не должна была тебе говорить, пока не будет объявлено об участии Джорджа Ланкастера.
— Я буду сниматься в твоем фильме, и ты мне говоришь, что я не могу ничего об этом сказать? Будет тебе — я не настолько хорошо владею собой.
— Научись.
— А если бы у меня была жена, я мог бы ей рассказать?
— А что, есть?
Секунду он не знал, что ответить, потом сообразил, что время для откровений еще не подошло.
— Я похож на тех, кто женится?
Она рассмеялась.
— Так зачем задаешь глупые вопросы?
— Я в смущении.
— Так перестань смущаться. Должен соображать, что в твоих же собственных интересах не говорить никому ни слова. Закон Голливуда, детка, — не сглазь.
— А что будет теперь?
— Мы позвоним твоему агенту.
— У меня нет агента.
— Найди.
— Как же я найду агента, если предполагается, что я никому ничего не должен говорить?
— Агенты как духовники — им можно доверять. Я вот что тебе скажу. Я поговорю с Сейди Ласаль, может, устрою, чтобы она тебя завтра приняла. Как ты на это смотришь?
— По-моему, я тебя люблю.
Они оба рассмеялись.
Издалека он углядел, как к нему со свирепой физиономией приближается Фрэнсис Кавендиш.
— Похоже, надо сматываться, — торопливо заговорил он. — Эта… э… особа, у которой я сегодня в паре, идет по мою душу, и я не хочу, чтобы ты слушала ее ругань.
Монтана кивнула с серьезным видом.
— Понимаю.
Он ей нравился — чутье ей подсказывало, откуда ему пришлось выбиваться и через что пройти. Она была рада, что свой шанс в жизни он теперь получит.
Бадди взял ее руку и крепко сжал.
— Спасибо, — сказал он тепло. — Я думаю, ты спасла мне жизнь.
— Будет тебе. Мне-то не устраивай душещипательных сцен — оставь их для кино.
Карен сгорала от злости. Как получилось, что ее запихнули за самый дрянной стол, где сидит одна шелупонь? Как Элейн смеет так с ней обращаться?
Последней каплей стал Рон Гордино, который подошел этакой небрежной походочкой и расселся. Ее посадили рядом с Роном Гордино, говенным физкультурником. Чем она такое заслужила?
«Я прибью Элейн Конти, — думала она. — Чтобы так меня унизить и остаться как ни в чем не бывало, — да никогда в жизни!
А еще лучше, если раз и навсегда я уведу у нее мужа и буду закатывать прием за приемом, ни на один из которых ее не пригласят.
Толстозадая Этта Гродински. Да-да. Мне все известно, из какой ты вышла грязи. Твой дорогой, любимый, неверный муженек мне рассказал».
— А… прекрасный прием, — тянул Рон Гордино.
— Скажи-ка, — мило улыбаясь, проговорила Карен, — сколько раз ты трахал нашу хозяйку?
Ноги, руки, груди. Шепот уст, дразнящие языки, жаркое дыхание, слюна, вкус и прикосновение и осязательная чувственность.
Много лет прошло с тех пор, как был он с двумя женщинами.
Может быть, десять. Париж. И они были сестрами, невыносимо похожими друг на друга.
Теперь было по-другому. Две женщины из двух различных культур, и переносили они его в мир такого экстаза, в котором он и не чаял уже побывать.
Тяо Лин была поистине художницей, только работала она не палитрой с красками, а ароматными маслами и легкими, словно из перьев, детскими пальцами. Она занималась сразу и Джиной, и Нийлом, сначала прикасаясь к набухшим соскам Джины, а затем — к восставшей плоти Нийла, пенис которого вот-вот мог разорваться в клочья, так натянулась на нем кожа.
Она перебиралась от нее к нему, терлась о них, и ее длинные волосы стелились у них по коже, как пряди тонких шелковых нитей.