Евгений хмуро глянул на мать и, немного поколебавшись, махнул рукой:
— Ладно, сам справлюсь… Побудь лучше с Машей… Пойдем!.. — кивнул он мальчику.
Ваня даже не сразу понял, что «Пойдем!» дядя Женя сказал ему. Только после того, как тот взял его за руку и потянул к машине. Рука у него оказалась большая, твердая, прохладная и немного шершавая.
Никогда в жизни Ване не приходилось молчать так долго, как потом, по дороге в Москву — к неведомому Ивану Никитьевичу. Зуб теперь болел не переставая, слезы тоже текли сами по себе, но вслух зареветь он так и не решился, сжавшись в комочек на заднем сиденье машины. Ванино терпение кончилось в тот момент, когда он понял, что пришло самое ужасное: они приехали к зубному врачу.
— Что — так больно? — Евгений растерянно уставился на Машиного сына, с существованием которого у него просто не было ни времени, ни возможности примириться… Мальчишку привезли на второй день после Нюсиных похорон по настоянию Нины Владимировны, считавшей, что сын — единственное, что может помочь Маше вырваться из цепкой хватки свалившей ее депрессии, из той бездны отчаяния, в которую она себя столкнула… Никакие увещевания, попытки доказать ей, что так или иначе, днем раньше или двумя позже ее мать была бы арестована и наверняка в любом случае сумела бы себя убить даже в заключении, сделала бы это непременно — не приносили результата. Вероятно, разумом Маша понимала, что и Нина Владимировна, часами разговаривавшая с ней, едва только сумела подняться после тяжелого сердечного приступа, и Эля, нянчившаяся, к удивлению окружающих, с ней, точно с маленькой девочкой, правы. Ее мать действительно была, как это ни парадоксально теперь звучало по отношению к ней, ставшей убийцей, совестливым человеком, и именно стыда перед Паниными, перед Ниной Владимировной, Евгением и Володей, она не перенесла бы никогда… Ни помогли ей ни вера в Бога, ни мысль о том, что теперь будет с ее маленьким внуком.
Но что бы там ни нашептывал разум, а сердцем Маша продолжала считать, что она одна виновна в гибели своей матери… Если бы не состояние жены, Евгений ни за что бы не позволил вот так, сразу, привезти в его дом чужого мальчика…
И вот теперь, чуть ли не впервые за эти дни пристально оглядывая скорчившуюся от боли фигурку с перекошенным от страха личиком, он ощутил что-то вроде укола совести: ведь это действительно Машин сын!.. Евгений вдруг сообразил, что они с мальчиком стоят возле входа в поликлинику уже довольно долго, словно не зная, что делать. Собственно говоря, Евгений действительно не знал, что делать. С детьми ему общаться не приходилось… Как успокоить чужого ему ребенка, он не знал…
Евгений скосил глаза вниз и почти с отчаянием посмотрел на пушистый затылок в точности такого же цвета, как у Маши, и на две торчащие на узенькой спине лопатки… Мальчик был удивительно худой, словно воробей после длинной зимы. Он вдруг вспомнил себя самого, свой детский страх в точно такой же ситуации, примерно в таком же возрасте, перед зубным врачом… Уж если совсем честно, так и по сей день он, взрослый мужик, серьезный бизнесмен, боится этой категории людей в белых халатах ничуть не меньше… Что же говорить о пацане?
Стараясь не обращать внимания на жалобные слезу мальчика, Евгений Константинович решительно взял его за руку.
— Вот что, брат… Ты мужик или нет?
— М-муж-жик… — прошептал тот в ответ еле слышно.
— Тогда нечего нюни распускать, пошли!..
И они пошли, оба втайне надеясь, что возле кабинета Ивана Никитьевича, которому успела позвонить новая Ванина бабушка, будет уйма народу. Или его жуткая бормашина, например, сломается. Или, на худой конец, в поликлинике перегорит все электричество сразу. Словом, о какой-нибудь веской причине, по которой можно было бы развернуться и уйти отсюда, а зуб, может быть, и сам как-нибудь пройдет…
К огромному разочарованию обоих, Иван Никитьевич, старый знакомый Нины Владимировны, ждал их у кабинета номер семь, куда им и велено было прийти.
— А я и не знал, что у Нины Владимировны уже такой большой внук! Как тебя зовут, ты сказал?
— Я не говорил, — прошептал Ванечка. И, прерывисто всхлипнув, выдавил: — Иван…
— Иван Евгеньевич, значит? — обрадовался доктор, заставив Женю сначала побледнеть, а потом побагроветь. — Ну пойдем, я тебе кое-что покажу… А ты мне за это покажешь, что там у тебя за щечкой…
Ваня тихо плакал, уткнувшись в Женин пиджак. Ни о какой работе и думать было нечего, мальчика нужно было везти на Беличью Гору.
Ванечка между тем наконец успокоился и, осознав, что его, такого большого мальчика, держат на руках, как младенца, смущенно заерзал, сползая с Жениных рук вниз.
— Я больше не буду… — поспешно прошептал тот и всхлипнул.
— Ну да! — не поверил Евгений. — Наверняка будешь… Я, брат, и сам этих зубодеров до смерти боюсь… Вот что, домой тебе в таком виде нельзя, маму расстроишь, и бабушка ругаться будет… Может, в кафе какое-нибудь пойти посидеть?
— В кафе после зуба нельзя, — Ванечка удивленно посмотрел на Женю. — Вы разве не знаете?
— Во-первых… — Евгений неловко переступил с ноги на ногу. — Я не «вы», а «ты»… Во-вторых, после зуба можно мороженое… Только в кафе нас с такой физиономией, пожалуй, не пустят. Надо где-то умыться…
— Я к маме хочу… — зашептал Ваня, и Евгений испугался, что он сейчас снова заплачет. И неожиданно для себя брякнул: — Папы ничем не хуже мам… По-моему…
— Почему? — Ваня передумал плакать и с любопытством посмотрел на Евгения.
Зазвонил мобильник.
— Женя, вы где?! Что с Ванькой, Женечка, почему мне ничего не сказали?! Он боится зубных врачей до обморока, ему будет плохо… Ты меня слышишь?! Господи, что с ним, почему ты молчишь?! — у Маши начиналась истерика.
— Потому что ты мне не даешь слова вставить! Успокойся, Муся, все в порядке…
— Что… Что в порядке, где Ванька?!
— Сейчас…
Евгений сунул Ване телефон и скорчил самую строгую гримасу, на какую только был способен.
— Мама. Быстро скажи ей, что все в порядке, она думает, что ты умер от страха…
Ваня удивился, но все-таки сообразил, в чем дело, и, к удивлению Евгения, совершенно нормальным, здоровым и веселым голосом завопил в трубку:
— Мам, мне зуб выдрали, вот здорово!.. И совсем не больно!..
Женя слышал, как что-то говорит ему в ответ Маша, видел, как улыбается, слушая ее, мальчик, как появляется в его глазах и разгорается все отчетливее абсолютно такая же, как у его жены, веселая, напоминающая бенгальский голубоватый огонь искорка, и вдруг почувствовал, как постепенно отпускает его тревожная тоска, сжимавшая душу все эти страшные, трагические недели, весь этот жаркий месяц май, перевернувший судьбу и жизнь их семьи.
«Вот и все, — подумал отчего-то Женя. — Вот и все…»
— Мама хочет еще что-то сказать вам… То есть тебе… — Ваня смотрел на него вопросительно, снизу вверх, протягивая мобильник.