Он надолго затих, только головой покачивал, соглашаясь, а когда пришла необходимость отвечать, заговорил уже спокойно:
— Не беспокойся, с нами все. Да, здесь. И пленка тоже. Все Диману сдадим. Только вот что, позвони ему, договорись, а то как бы не сожрал он нас за такие товары.
— О'кей, парни! — воскликнул он, складывая сотовик. — Теперь если по ушам и заработаем, то не сильно. Наш Ктошкин Диману скажет, что это по его распоряжению мы людей с собой захватили.
Под ногами зашевелилось, и коренастый с остервенением топнул ногой. Раздался звук, будто чем-то твердым ударили в пол машины. Но звук исходил не от его подошвы.
— Ты смотри, не очень!.. — осадил его обезьянорукий. — Морду расквасит и пол вымажет. Диман и так разозлится из-за них, а тут еще его машину испачкаем.
— Ей еще вколем? — спросил у Петра Коренастый. — А то смотри, совсем ожила ведь, а скоро приедем.
— Дурак, что ли? — отозвался Петр. — «Дурь» денег стоит, а нам они лишние? И так довезем. Вы ее только под руки возьмите с обеих сторон, и все.
Меня взяли под руки, и я подумала, что, будь я в нормальном состоянии, это стоило бы им трудов, а сейчас ощущение телесной ватности хоть и прошло мало-помалу, но сменилось мышечной вялостью такой степени, что сама мысль о любом необязательном движении вызывала отвращение. А о том, чтоб силу употребить, вообще не могло быть речи. Шевельнувшаяся было при хлопках белобрысого по моему лицу злость, едва появившись, канула в небытие, и из всех эмоций сейчас доступна была только тревога. Она и глодала меня потихоньку, пока мы ехали по пустынной дороге городской промышленной зоны. И лишь одна-единственная мысль на короткое время вывела меня из равнодушия. Ощутив боками локти моих конвоиров, я вспомнила фотографии, так и не ставшие моими, и подумала, коротко и беспомощно, повторив про себя прозвучавшее здесь слово:
«Отдерут!»
И через несколько минут, когда машина свернула с главной дороги, шестерни в мозгах провернулись со скрипом, и пришло продолжение:
«Если не смогу собраться..».
Но это представилось почти непосильной задачей.
Место, куда они меня привезли, оказалось задворками какого-то завода, замусоренными разной мелочью и захламленными расколотыми бетонными блоками. Металлолома здесь тоже хватало. Производственные корпуса виднелись вдалеке, и там даже шла работа, чем-то дымили и стучали по железному. Редко и не ритмично. Щербатый асфальт был влажен и весь в лужах.
Дорога кончалась у ворот приземистого краснокирпичного здания с высокой трубой над ним, вытянутой в небеса гигантским ржавым штыком. Под стеной из асфальтовых трещин вырос бурьян, но перед большими, век не крашенными воротами его не было. То ли вырвали, то ли передавили колесами. Тополя неподалеку, ободранные ветром, почти голы. Скучное это было место и не производило впечатления часто посещаемого людьми.
— Пошли! — скомандовал Петр и открыл дверцу.
Меня собрались выволочь за руки, но я их отдернула и как смогла выползла сама, прислонилась в изнеможении к багажнику. Коренастый даже отступил на шаг, чтобы полюбоваться мной. Я почувствовала отвращение при виде его улыбки и обрадовалась, поняла, что быстро восстанавливаюсь. Хорошо, если вслед за чувствами ко мне начнут возвращаться и силы.
Братия, негромко, но отчаянно матерясь, выволокла из машины фотографа. Вот что под ногами мешалось! Виктор был в гораздо худшем состоянии — производил впечатление мертвецки пьяного, без поддержки вообще не стоял на ногах. Вовка и коренастый потащили его к воротам, одна створка которых была слегка приоткрыта, а Петр с той же целью направился ко мне.
«Нет!»
Я, стараясь ступать как можно тверже, направилась к воротам сама. Он не возражал, и через несколько шагов я вошла вовнутрь, будто нырнула в пасть хищника.
Пасть оказалась чем-то вроде большой котельной, с гроздьями труб по стенам, штурвалами задвижек и узкими металлическими лестницами, ведущими вверх и вниз, куда-то под цементный пол. При пасмурной, как сейчас, погоде здесь было почти темно.
Виктора бросили прямо на цементный пол, а я оперлась о что-то железное неподалеку от него. Куда разбрелись отморозки — неведомо. Единственное, что привлекло внимание, — грохот металлических ступенек лестниц под их ногами.
— Дмитрий! — позвал кто-то из них спустя некоторое время.
— Куда его черт унес? — до эха громко спросил обезьянорукий, проходя мимо.
— Не ори! — откликнулся Петр. — Людей наорешь! Ктошкин сказал, что он должен быть здесь.
«Ктошкин — это Кторов, — поняла я. — Тимофей».
— Что будем делать? Ждать?
— Ты что? — поразился Петр. — А за макулатурой ехать? Да старый умом двинется!
— А чего ее возить? Бабенка-то здесь, — ткнул в меня пальцем белобрысый.
— И ты будешь здесь, — указал Петр Вовке. — За ними присмотришь, пока Диман не подъедет.
— Еще чего! — возмутился тот, но Петр настоял:
— Присмотришь, Вова, присмотришь, надо! Да и подругу заодно оттянешь, если успеешь.
Такая перспектива белобрысого устроила. Он больше не возражал, но, посмотрев на меня, обратился к Петру с просьбой:
— Ты мне только «дури» оставь. Одну дозу. Сам же говорил, что она каратистка — ногами хлыщется.
— Какая каратистка, посмотри на нее!
У меня уже хватило сил отмахнуться от руки коренастого, протянувшейся к моему подбородку.
— Обойдешься, — решил Петр. — Сам говорил, что резиновая тебе не нужна. А чтобы без неприятностей, мы их в подвал запрем. Место проверенное, выход в шахту — на замке. Ктошкин там сутки отсидел и не выбрался.
Поспорив еще немного, отморозки пришли к согласию и стащили по лестнице, ведущей вниз, фотографа и меня. Посопротивляться им я бы уже смогла, но не стала, решила сберечь силы.
В подвале струился свет — горела единственная на весь длинный и низкий коридор подслеповатая лампочка. Отморозки посадили Самопрядова у стенки, меня оставили без внимания и ушли, переговариваясь на ходу о чем-то пустячном. Заскрипела петлями железная дверь, громыхнула щеколда с той ее стороны, и все стихло.
Я опустилась на корточки напротив Виктора, ощутила спиной жесткую неровность стены и склонила голову на колени. Надо было что-то предпринять. Я чувствовала, как тяжелая апатия овладевает мной, понимала, что это последствия действия наркотика, но не могла сопротивляться. И даже слезы сдерживать не стала, когда без видимой причины подступили они вместе с комом в горле. Вскоре погас свет, и по еле слышному звуку мотора, донесшемуся будто из другого мира, я поняла, что отморозки уехали. Белобрысый? Это было единственное, о чем я не сказала бы сейчас: «Плевать».
Пошевелился Виктор, напомнил о своем существовании. Промычал что-то короткое, закончив невнятную фразу моим именем. Доза досталась ему наверняка больше, но даже если его ощущения были бы схожи с моими, то такая попытка сказать что-то граничила с подвигом. Это что-то могло быть важным, поэтому я нашла в себе силы подняться. Подняться оказалось на удивление легко. Тело слушалось вполне удовлетворительно. Я шагнула вперед, споткнулась о его ноги и ясно услышала конец произнесенной шепотом фразы: