— А тебя как зовут? — спросила я осторожно — кто его знает, если уж мое имя вывело его из равновесия, как же он отреагирует на такой вопрос? Что-то ненормальный он какой-то.
— Я — Вася Новичков! — радостно сообщил он.
Фамилия показалась мне знакомой.
— Ну, Новичков, Новичков! Анжелин сын.
Ах ты боже мой!
Ну конечно! Анжелка Новичкова! Несколько лет назад я снимала у нее квартиру. Анжела была немолодая, но ужасно веселая и общительная дама. Я прожила у нее год, мы успели сдружиться, а потом она уехала в… Санкт-Петербург, по-моему. С мужем они развелись довольно давно. Был у них сын — вот этот самый Вася, я нечасто его видела — он тогда у своего отца жил. Почему-то не очень он мне запомнился, тогда он был не таким… ярко окрашенным молодым человеком. Да что молодой человек! Он тогда совсем пацаном был. А сейчас ему, значит, года двадцать три — двадцать четыре. Годков на пять всего моложе меня.
— Ну, ты, Василий, изменился, не узнать тебя, — проговорила я. — Как мать поживает? Вы же в Питере сейчас?
Вася от радости, что его наконец узнали, вновь подпрыгнул на стуле и в пять минут наболтал мне кучу информации. Процесс говорения сопровождался у него яростной жестикуляцией, часто он вскакивал со стула и пересаживался на подоконник. Мотающиеся белесые его патлы походили на разодранные тюлевые занавески. Я только кивала и молча курила — вставить хоть словечко никакой возможности не представлялось.
Оказывается, четыре года назад отроку Васе стукнула в голову мысль о его жизненном предназначении, и он подумал-подумал и решил, что карьера рок-звезды для него вполне подходит. Сколотил группу, выбил в техникуме, где учился, помещение для репетиций, начал отращивать волосы и спускать мамины и папины денежки на свои татуировки, гитары и другие непременные аксессуары истинного рокера.
Мать его, Анжела, поначалу не знала, что с сыном делать, к психиатру даже водила, но после того, как он стал действительно зарабатывать какие-то деньги, махнула на него рукой — пусть живет как хочет, не маленький.
— А недавно, — захлебываясь, продолжал кричать Вася, — нас в Тарасов пригласили на фестиваль. Рок-фестиваль у вас тут проходит. Что? Ну, как же ты не знаешь?! Мы три дня назад приехали, один концерт уже отыграли, завтра последний играем — и домой. Мать меня просила к тебе зайти. Я и зашел. Ты знаешь, я эти два дня у тебя поживу…
Он снова чарующе улыбнулся.
Вообще-то от такой бесцеремонности поначалу я аж дар речи потеряла. Вася сделал крохотную паузу и, не услышав с моей стороны возражений, продолжал:
— Деньги у нас, понимаешь, на исходе. На гостиницу не хватает. Мы, как приехали, покутили маленько…
Я чуть со стула не упала — он что, собирается в мою квартиру всю кодлу свою тащить? Абсурд просто какой-то. С утра-то пораньше.
— Знаете что, молодой человек, — перешла я на официальный тон, — у меня вообще-то не постоялый двор…
Вася осекся.
— Ну… мне же… я же никого здесь больше не знаю… — протянул он. Потом умильно посмотрел на меня и подкрепил свои слова очередной широкой улыбкой. Очевидно, эту свою улыбку он считал главным аргументом в любом разговоре. И надо сказать, абсолютно правильно считал — улыбающееся его лицо было довольно приятно.
Тут я вспомнила, что Анжела, его мать, часто прощала мне плату за квартиру, когда у меня не бывало денег. Мне даже стало немного стыдно. Наверное, это чувство отразилось на моем лице, потому что гость мой вдруг совершенно успокоился и начал болтать с удвоенной скоростью:
— Ну и сегодня утром решили из гостиницы кто куда разбежаться. Ребята пошли по знакомым устраиваться, ну, на фестивале здесь познакомились, а я… Вот, у тебя поживу.
— Поживи, — согласилась я.
Заявление мое привело молодого человека в дикий восторг, переходящий в конвульсии, он в очередной раз вскочил со стула, вытащил из кармана какую-то смятую фотографию, тыкая в нее пальцем, стал знакомить меня со своей группой:
— Это вот Гришка Распопов, Бандит по кличке, гитарист наш; это Витя Ирокез, барабанщик; это Саша Крысан, басист; а это я. Меня ребята Монстром прозвали, — гордо сообщил Василий.
— А группа-то у вас как называется? — спросила я.
— «Че-катилло».
— Как? «Чикатило»?
— «Че-катилло», — отчеканил Вася.
Нормально.
— И про что же вы поете? — растерянно спросила я. — Про этого маньяка, что ли?
— Не только про него, — самодовольно ответил он, — про других тоже. Я сам тексты пишу. Хочешь послушать?
— Да нет, — сказала я, — в другой раз как-нибудь.
Воображаю, какие там тексты! Вася продолжал трепаться, а я, блуждая взглядом, вдруг наткнулась глазами на настенные часы. Боже мой! Пятнадцать минут двенадцатого! Я же на встречу опаздываю. Охнув, соскочила со своего места и бегом бросилась в комнату переодеваться. Вася двинулся было за мной, не прерывая, впрочем, своего повествования, но я захлопнула дверь прямо перед его носом.
Через десять минут я села в свою «девятку», стоящую у подъезда. Успею, если постараться.
А Вася пусть пока у меня дома посидит. Ознакомится с обстановкой.
* * *
На встречу я приехала ровно к полудню — не опоздала. Уже из машины заметила женщину лет сорока — в черном, несмотря на невыносимую жару, платье. Траур, что ли, у нее какой? Ну, это явно связано с моим заказом. Всхлипы эти еще по телефону…
Я подошла к ней.
— Здравствуйте, я Татьяна Иванова. Это вы мне звонили?
— Я, — пропищала она, — я звонила.
Ну, знакомый голосок!
Мы отошли и сели на скамеечку в тени деревьев.
— Я вас слушаю.
Она вздохнула, пожевала скорбно губами и начала:
— Мне рекомендовали вас знакомые, сказали, что когда-то вы хорошо их выручили. Вот… я к вам со своей бедой. Мой сын, Виталик, — ему двадцать один год — неделю назад ушел из дома и, — губы у нее задрожали, — до сих пор не вернулся.
— Раньше надолго пропадал?
— Нет, на такой срок никогда. Он же знает, что мы с ума сойдем… А я сердцем чую, что случилось что-то. — Губы ее уже выплясывали нечто невообразимое, она сморщила лицо, готовясь заплакать.
Я торопливо вытащила из кармана джинсов носовой платок и подала ей. Специально таскаю с собой для подобных случаев.
— Спасибо… Так вот, в милицию я заявила, приходили пару раз, сказали, что будут искать, и… так и ищут. Я им звоню, звоню — ничего. Помогите мне, пожалуйста.
Тут она всхлипнула и закрыла рот руками.
«Сейчас рыдать будет», — с тоской подумала я. Не люблю эти сопли. Всем ведь известно — чужое горе мало кого трогает.